Назавтра был последний день пребывания Дарроу в Живре, и, предвидя, что вторую половину дня и вечер придется посвятить семье, он попросил Анну потратить часок с утра на окончательное обсуждение их планов. Они должны были встретиться в дубовой гостиной в десять часов, а затем пойти к реке и в маленькой беседке возле стены парка поговорить о будущем.
Минула ровно неделя с его приезда в Живр, и Анна хотела, пока он не уехал, вернуться туда, где они вместе сидели в первый день своего воссоединения. Ее чувствительность к очарованию того неодушевленного окружения, его цвету и фактуре, которые слились с самим существом ее переживаний, родила в ней желание услышать голос Дарроу и ощутить его взгляд, устремленный на нее, в том месте, где блаженство впервые наполнило ее сердце.
Это блаженство с тех пор пропитало каждый миг ее существования. Меняясь в первые дни от предельной робкой нежности до восторга тайного влеченья, оно постепенно ширилось и углублялось, чтобы наконец затопить ее удвоенной красотой. Она думала, что теперь точно знает, как и почему любит Дарроу, и видела отражение всего ее неба в глубокой и безмятежной реке ее любви.
Утром в тот день она у себя в гостиной просматривала почту, приносить которую было утренней привилегией Эффи. Тем временем Эффи кружила по комнате, где всегда находилось что-то новое, пробуждавшее ее детскую фантазию; и Анна, подняв глаза от писем, увидела, как дочь застыла перед фотографией Дарроу, которая накануне заняла свое место на письменном столе.
Слегка покраснев, Анна притянула ее к себе:
— Тебе он нравится, да, дорогая?
— Очень нравится, мамочка. — Эффи отклонилась назад, чтобы взглянуть на нее своими ясными глазами. — И бабушке, и Оуэну… и думаю, что Софи тоже, — на мгновенье задумавшись с серьезным видом, добавила она.
— Надеюсь, — засмеялась Анна.
Но подавила смех и продолжила разбирать почту. Она не знала, что едва не заставило ее спросить: «Ты так уверена в этом. Она что, говорила это тебе?» — но была рада, что вовремя прикусила язык. Ничего не могло для нее быть неприятней, чем прояснять подобные загадки, разжигая крохотный огонек дочерней наблюдательности. Да и в конце концов, теперь, когда счастью Оуэна ничего не грозило, какое имело значение, если Дарроу одобрял его женитьбу с толикой сдержанности?