Она ничего не сказала на это, и он продолжал:
— Ты скажешь мне до отъезда, когда мне вернуться за тобой?
Впервые со своего возвращения в Живр он прямо упомянул о дате их свадьбы, и вместо того, чтобы ответить, она выпалила:
— Хочу, чтобы ты знал кое-что. На днях в Париже я виделась с мисс Вайнер.
Он покраснел, пораженный.
— Ты послала за ней?
— Нет, она услышала от Аделаиды, что я в Париже, и пришла. Пришла, желая уговорить меня выйти за тебя. Я подумала, что тебе следует знать об этом.
Дарроу встал.
— Рад, что ты сказала мне. — Он проговорил это с заметным усилием, чтобы сохранить спокойствие.
Он отошел, и ее взгляд последовал за ним.
— Это все? — спросил он, помолчав.
— Мне кажется, это очень много.
— Именно об этом она уже просила меня.
По его голосу она поняла, как глубоко он тронут, и ее пронзила дрожь ревности.
— Знаю, это было ради тебя! — Он ничего не сказал, и она добавила: — Это был весьма благородный поступок… Почему бы не поговорить об этом?
Наклонив голову, она сквозь опущенные ресницы наблюдала за борьбой эмоций на его лице.
— Я не уклоняюсь от такого разговора.
— Разговора о ней, вот что я имею в виду. Мне кажется, если б я смогла поговорить с тобой о ней, я лучше знала бы…
Она не докончила фразу, смутившись, и он спросил:
— Что ты хочешь лучше знать?
Краска выступила на ее лице. Как она может сказать ему то, в чем с трудом признается себе? Не было ничего, что она не хотела бы знать, ни единой складки или щели в его тайне, куда ее пробудившееся воображение не стремилось бы проникнуть; но она не могла подвергать ни мисс Вайнер низменным прикосновениям запоздалой ревности, ни Дарроу — соблазну принизить Софи в попытке улучшить свое положение. Софи поступила крайне великодушно, и достойно ответить Анна могла лишь тем, что примет Дарроу от нее без вопросов…
Она подняла на него глаза:
— Думаю, достаточно упомянуть ее имя. Так бояться этого — неправильно. Если я буду действительно бояться, придется отказаться от тебя.
Он склонился над ней и прижал к себе.
— Нет, ты не можешь сейчас отказаться от меня! — воскликнул он.
Она не сопротивлялась, когда, не говоря ни слова, он крепко обнял ее, но прежний ужас снова встал между ними, и с ее губ готово было сорваться: «Что я могу сделать, когда я так боюсь?»
Ужас оставался и на другое утро, и она поняла, что должна преодолеть состояние безволия, в которое постепенно погружалась, и сказать Дарроу, что не может стать его женой.
Осознание этого пришло к ней в часы бессонной ночи, когда сквозь слезы разочарованной страсти она оглянулась на свое прошлое. Оно лежало перед ней, ее единственный роман, во всей своей презренной нищете, ничтожнейшее из ничтожных приключений, самое жалкое из сентиментальных заблуждений. Она обвела взглядом комнату — комнату, где провела так много лет и где, если сердце молчало, мысль ее была жива, — и представила себя впоследствии, сжавшейся перед массой презренных подозрений, неоправданных компромиссов и уступок. В эту минуту откровения она увидела, что Софи Вайнер выбрала лучшую участь и что отказ может обогатить там, где обладание оставляет пустыню.