Важнее всей этой убежденности было просто то, что он неизменно прекрасно себя чувствовал в ее присутствии. В конце концов, именно это доказывало, что она — женщина, предназначенная для него: он испытывал наслаждение, глядя на то, как она держит голову, как уложены ее волосы впереди и на затылке, как прямо смотрит на него, когда он говорит, как уверенны и свободны ее поступь и жесты. Он припомнил каждую черточку ее лица, тонкие жилки на висках, голубовато-коричневые тени на верхних веках и то, как отблеск двух звезд вспыхивал и гас в ее глазах, когда он привлек ее к себе…
Если у него еще оставалось какое-то сомнение относительно природы ее чувства к нему, то эти исчезающие звезды сняли его. Она была сдержанной, даже застенчивой, и человек поверхностный и экспансивный назвал бы ее холодной. Она была как картина, повешенная так, что ее можно рассмотреть только под определенным углом — углом, который не известен никому, кроме ее владельца. Эта мысль тешила его чувство собственника… Он сознавал, что улыбка на его губах выглядела бы глупой, увидь его кто-нибудь в этот момент. Он думал о ее взгляде, когда она спрашивала о его встрече с Оуэном в театре, меньше о ее словах, чем о взгляде, и об усилии, какого ей стоило задать этот вопрос: вспоминал ее покрасневшую щеку, углубившуюся складку на переносице, то, как она старалась отвести глаза, но в конце концов посмотрела на него. В ней боролись гордость и страсть — замечательные качества в жене! Зрелище, едва не вызвавшее секундное смятение, когда ожило воспоминание, которому не было места в его нынешнем представлении о себе.
Да! Дорогого стоит наблюдать такую борьбу между инстинктом и разумом и знать, что причина этой борьбы — ты сам…
К этим ощущениям примешивались соображения другого порядка. Он с удовлетворением думал о том, что она из тех женщин, с которыми приятно появляться на публике. Бесспорно, приятно входить за ней в гостиные, следовать по проходу между рядами в театре, входить и выходить из вагона, говорить о ней самым разным людям: «моя жена». Все эти частности он облекал в одну приятную фразу: «Такой женщиной можно гордиться» — и чувствовал, что этот факт оправдывает и облагораживает его инстинктивное мальчишеское удовлетворение оттого, что любит ее.
Он встал, прошелся к окну и высунулся наружу, в звездную ночь. Затем с довольным вздохом опять опустился в кресло.
— Черт подери! — неожиданно воскликнул он. — Как бы то ни было, это лучшее, что когда-либо случалось со мной!
Следующий день был даже лучше предыдущего. Он чувствовал, и сознавал это, что они достигли еще более ясного взаимопонимания. Как если бы, долго плыв против встречных волн, с солнцем, слепящим глаза, они достигли бухточки под тенью скалы, где можно было плавать в спокойной воде и видеть далеко в глубину.