– Я приходила к нему целоваться. Он считал меня чем-то вроде галлюцинации.
Анатоль смотрел на меня, не понимая. Ему очень хотелось уточнить, но какая-то часть его понимала – не надо, и этой его части я готова была поклониться в ноги.
– Вы видели мое ничтожество, Куарэ.
Что-то отпускало меня.
Я сейчас ощущала на себе смысл расхожей фразы: «чувствовать себя дерьмом». Да, я ненавидела себя за признание, Куарэ – просто за то, что он вошел в меня, не сняв обуви, не спросив. Да, я хотела еще раз вымыться. Все – да. Но мне становилось легче, меня отпускали глаза умирающего, вызубренная наизусть медицинская карта и жаркий день, когда я слышала шум и суету в соседней палате, когда до боли закусила указательный палец, чтобы не слышать, не видеть, не быть там. Даже сквозь стену я видела, как он умирал. Я просто не умела контролировать другое зрение – увы, не умела.
И вот сегодня это покидало меня.
Я провела пальцем под глазами. Веки были сухими. Наверное, нужно было сказать: «Когда захотите, расскажите мне об Эжени».
– Эй, Витглиц? – прошептал Куарэ. – А мы-то с вами Ангела убили…
Я кивнула: он и так все понял.
– Нужно обязательно спросить у Мовчан, почему мы все увидели по-разному.
Я снова кивнула. Куарэ все понял лучше меня, и он улыбался – вымученно, но искренне. И, если не лгало зеркало, я примерно так же улыбалась в ответ.
«…Наш мир ранен.
Мы потеряли так много, мы сохранили так много. Сдвинутая Земля, где сохранились социальные сети и высокие технологии, где остался гипертекст. Я видела наводнения – и слушала обсуждение «Князя света»«. Я смотрела на затопленные замки на Ривьере и представляла, что сказали бы великие герои прошлого, увидев наш мир. Представляла их разговоры – и словно открывала пьесу абсурда Стоппарда. Или Ионеско.
Мотивы конца света остались в прошлом – фантастика, истеричная периодика.
Мотивы конца света остались вокруг нас».
* * *
Карин писала небрежно, я словно видела, как тревога водит ее рукой. Эссе отражало ум, отрывистый стиль – волнение. Выпускница думала о чем угодно, только не о праве человека на самовыражение, только не о мифологической фантастике.
«Карин Яничек. Идти на контакт бессмысленно. Просто наблюдать – опасно».
Я протянула руку к клавиатуре.
Сеть. Психолого-педагогический отдел, документы, «введите пароль». Онлайн-форму «0–18» я нашла не сразу: базу данных в который раз перетасовали, появились какие-то новые формуляры. Значит, скоро педсовет. Скоро скрип по поводу теперь уже трех еженедельных отчетов.
Данные на Карин были полными и разносторонними, все учителя обращали внимание на ее тревожность, замкнутость, склонность к подавленным переживаниям. Я листала отчеты, помеченные ремарками психологов, и эта пьеса на десяток действующих лиц становилась все более драматичной.