Холод пробирал от этих слов, продувал все в груди.
«Я отпустила его к тебе», – все остальное не важно. Я прослушала окончание речи: я смотрела в пол, и ни легкости, ни слабости не осталось: накрученная пружина боли, обида – и больше ничего. Я встала и, пошатываясь, пошла в кровать. Позади раскалывалась тишина.
Я лежала лицом к стене и слышала, как шуршит что-то за спиной. В ногах покалывало от пережитого усилия.
Я не знаю, сколько прошло времени. Потом хлопнула дверь.
* * *
Когда за окном посерело, я пришла в себя. Боль немного унялась, и разводы рисунка на обоях прекратили складываться в лица. Что-то шевелило ветвями за окном: дождь, ветер. Наверное. Шуршал компьютер, шуршал компрессор холодильника.
Звуки потеряли остроту.
Во рту было гадко: дым мешался с химией. Я провела пальцами по носу, по щекам, по губам – опухшим, болезненно чувствительным. «В туалет. Потом помыться. И еще раз помыться».
Все было неподдельным. Настоящим.
Я потянулась за тростью и встала. У стола запнулась, оперлась на поверхность и задела мышь. Кулеры зашуршали громче, и в их шипении послышался шепоток: «рад тебя видеть…» Я прижала ладонь к губам, сглотнула кислый ком. ELA взорвалась болью, и я хотела пройти быстрее, когда вспыхнувший экран выбросил убористую стену текста. Я присмотрелась: ссылки, небрежно скопированные данные – вместе со вставками-маркерами «собственность Event-агентства…». Сценарные планы, списки ролей, обыгранные в школьном духе trick-or-treat… Я листала документ – бездонный, кажется, – и он был самый настоящий.
«Не сердись!:-*, Джоан», – прочитала я, когда текст все-таки закончился.
Я посмотрела в окно. Там шел вполне видимый и, наверное, очень осязаемый мокрый снег. Не понимая себя, я огляделась, подмечая детали. Я обоняла прокисший за ночь запах сигареты, я видела окурок у экрана. Я слышала – и видела – как дом окружает ранняя горная зима.
Мне по-прежнему хотелось вымыться, по-прежнему не хотелось смотреть на дверь, но я ощущала мир и помнила, что через сорок три минуты – звонок. Я не закончу занятие: пойду на медобследование, где придется ответить на неудобные вопросы.
Начинался мой день. С болью, с позывами тошноты.
И со страхом открывать дверь.
* * *
– Витглиц!
У двери медотсека сидели дети, и на восклицание обернулась не только я. Мсье Куарэ на ходу заталкивал беспорядочно сложенные листы в папку. Он спешил, глядя только на меня. Освещенный коридор выбелил его лицо. Ему нездоровилось, ему было неловко.
– Можно с вами поговорить?
Я встала, опираясь на трость. В очереди заблестели глаза, в очереди зашептались.