Впрочем, это не имеет значения. «Специальные процедуры содержания» не предусматривают того, что я сейчас вижу.
– Я не знаю. Карантинный щит опускают в экстренных случаях.
– Экстренных? Как… Ангел?
– Да.
– Он… Там?
– Не знаю. Щит должен применяться только с общей тревогой.
Куарэ замолчал. Наконец.
Щит полз в сторону, а мое зрение менялось. Боль когтями впилась в глазные яблоки, изменяя восприятие. А вместе с восприятием – и меня.
«Карминная дрожь» – это симптом, это боль, это рвущиеся капилляры. Это оружие.
Все, чего я коснусь, взорвется облаком пыли, но это только побочный эффект. Но важно лишь то, что у Ангела не получится меня проглотить – вернее, получится, но это все равно что глотать моток колючей проволоки.
Очень колючей, разумной и упрямой.
Внутри медкабинета все молчало и даже горел свет. Было слышно, как стало легче Анатолю у меня за спиной, было слышно дыхание: одно, второе, третье. И четвертое. Я прислушалась к мнимо пустому пространству, ловя шуршащие звуки дыхания.
Раз. Я сама. После удаления метастаза похрипывает левое легкое. До сих пор.
Два. Анатоль Куарэ. Он когда-то курил, но это было давно, а сейчас у него в крови много адреналина.
И еще двое, причем один из этих двоих – ученик. Ученица.
И она спит.
– Доктор Мовчан, – громко сказала я, опуская напряженные руки, – мы пришли.
Из двери, ведущей в приемный покой, тотчас же высунулась голова доктора. Женщина приложила палец к губам и поманила нас за собой. «Это глупо», – решила я и сделала на пробу скрипучий шаг. Толченое стекло в коленях, толченое стекло в глазах и непозволительно много мыслей о самочувствии.
– Она спит, – полушепотом объявила Мовчан, указывая на девушку, которая свернулась клубочком под белыми простынями. Прямо на койке для осмотров.
Я терпеливо ждала: мозаики событий пока что не хватало. Всего-то: спящая ученица, карантинный щит на двери и доктор Мовчан, переживающая за здоровый сон лицеистки.
Ужасно завидую последнему кусочку мозаики.
– Это Кэт Новак, 3-С. Ее нашла уборщица под западной лестницей, – Мовчан задумчиво покрутила сигарету, потерла ее, но все же спрятала в карман. – Ммм… Ее крепко помяло, но она ничего не помнит.
Кэт, вспомнила я. Она писала плохонькие эссе, но у нее всегда была впечатляющая пространственная и зрительная память. И она любила свои французские замки.
«Вернее, «любит», как я понимаю».
– «Помяло»? На нее напали?
Это Куарэ.
– Да. Но не в том смысле, о котором ты подумал, – кивнула доктор. – Персонапрессивный удар, степень этак вторая – третья.
Я спиной чувствовала растущее недоумение и поспешила ускорить неизбежное.