Все рассмеялись.
— Да, да, — Багаров откинулся на спинку стула. — И потом у него неуверенность в своих силах и упрямство! Он затвердил: «Я к химии неспособен», и хоть бы ему что. «Да подождете», — говорю. — «Нет, чего же ждать, я к химии неспособен».
— Да, но при чем тут неуверенность в своих силах и оценка за поведение? — резонно возразила Рудина.
— Вполне согласен, — поддержал ее Яков Яковлевич, — при чем?
— Представьте, Брагин заявил: «Вы портите мне четверть, вы каменная». Как вам это нравится? — жаловалась Капитолина Игнатьевна Боковой.
Сергей Иванович взял в руки журнал своего класса. Он особенно любил этот день, любил вот так, открыв журнал, различать за шеренгами отметок лица и характеры. У каждого свой.
Проставив отметки, Кремлев вышел из учительской. В коридоре уже висела свежая стенная газета. Во всю ширь ее, на алой ленте надпись: «На пороге нового года». В глаза бросились заголовки: «Я буду впервые голосовать». «Мечты вслух». На видном месте красовалось стихотворение, посвященное Серафиме Михайловне:
Теперь, когда я лучше понимаю,
Хочу спасибо вам сказать
За все, что вы мне раньше дали,
За то, что даже вы «ругали».
Вы для меня — вторая мать.
«Это кто же поэт?»— полюбопытствовал Сергей Иванович и широко открыл глаза от удивления: под стихотворением стояла подпись: Анатолий Плотников.
* * *
…К восьми часам вечера, кануна нового года, в школу стали сходиться учителя и их семьи.
В актовом зале расставили стулья вдоль стен. Корсунов подсел к роялю и начал играть вальс.
Географ Петр Васильевич, подскочив к «француженке», пророкотал:
— Р-разрешите пригласить…
Капитолина Игнатьевна милостиво улыбнулась и поднялась. На ней было яркозеленое платье с огромной серебряной брошью в виде бухарского щита.
Розовощекий Анатолий Леонидович закружился в вальсе — с высокой седой женой географа. Немного по-старомодному, подскакивая, танцевал Волин с супругой. Ее волосы подобраны на затылке так, что походят на широкий гладкий гребень. В уголке зала сидит Бокова с сыном, — он получил отпуск на две недели. У него точно такие, как у Серафимы Михайловны, живые карие глаза на смуглом лице, небольшие губы, немного вздернутый нос.
— Хорошо у вас, мама, дружно, — прошептал он на ухо матери.
— На том стоим!
— Мама, мы вместе поедем, — обязательно! Я тебя до самой Москвы провожу, а сам дальше, в училище поеду.
— Вот и замечательно, Сашенька!
— А сердце неспокойно, скажи откровенно, неспокойно? — допытывался он, заглядывая ей в глаза.
— Неспокойно, — признается мать.
Яков Яковлевич, решительно сняв и снова надев очки, подхватил Рудину, и они понеслись по залу.