Борис Петрович знал этого классного руководителя как добросовестного человека, знал случайно и лодыря Эдика Чистякова — и ясно представлял себе его победоносный вид при чтении статьи, шельмующей учителя. Борис Петрович мог предугадать ее последствия: директора шестнадцатой школы начнут осаждать те мамы, что слепо влюблены в своих детей; они будут требовать пересмотра оценок; сподвижники Эдика постараются распространить статью по всем школам города, а сам Эдик, чувствуя такую мощную поддержку, развернется к десятому классу во всю красу.
Борис Петрович откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза. «Индивидуальный подход! — этим понятием начинают спекулировать, извращать, представляя его как требование возиться с отдельной личностью. Да, к детям надо проявлять чуткость, знать их интересы, внутренний мир. Да, я за индивидуальный подход, но это не значит, что во имя его я к Ване буду предъявлять одни требования, а к Эдику — совершенно иные, в своем принципе нарушающие интересы коллектива…»
Часы в столовой размеренно пробили одиннадцать. Борис Петрович подошел к окну, открыл его. Помигивали звезды. Временами по верхушкам деревьев пробегал осенний ветер, и тогда, казалось, сад ворочается, готовясь ко сну.
«Наша педагогика — это не педагогика уговаривания и ухаживания за Эдиком Ч. Не упуская его из поля зрения, надо пуще всего заботиться о коллективе, в котором он находится. Потому что только в коллективе расцветает личность».
Борис Петрович снова подсел к столу. Он еще не написал ни строчки, но знал, как только продумает все, уяснит для себя, — слова польются легко и свободно.
«Вы не думайте, что я — противник критики учителя и пекусь о чести мундира, — мысленно продолжал он спор с кем-то, — нет, нет, я за самую нелицеприятную критику его на педсовете, на партийном собрании, в кругу взрослых… Но так же, как в армии старший начальник не сделает замечания младшему в присутствии подчиненных, так нельзя допускать и статейки, подобные вашей, и непочтительные разговоры в семье, в присутствии детей, об их учителях — это нам дорого потом обходится».
Он стал писать: «Порой бывает в семье так: „добрый“ папа, на все дающий разрешение сыну, которого он видит несколько часов в неделю, и „вредная“ мама, не позволяющая ничего лишнего. Легко быть добрым, не обременяя себя».
Через полчаса письмо было готово.
На веранде послышались шаги — возвратился муж Вали.
Борис Петрович вспомнил Анну Васильевну, как она тихонько, словно притаившись, сидела несколько часов назад в саду и слушала его. Было много подкупающего в синеве ее глаз, золотистом ореоле белокурых волос, общем впечатлении юности, безыскусственности. Борис Петрович подумал: «Она смело преодолевает робость, присущую неопытным учительницам в начале их пути, в ней есть внутреннее бесстрашие, та благородная искорка творчества, то упорство, серьезность, что принесут, в конце концов, успех. Хорошо, что Анна Васильевна попала в нашу школьную семью» Он встал, подошел к книжному шкафу.