А тут еще Сергею Ивановичу пришел на помощь случай — прислала письмо тетка Балашова. Она до этого заходила как-то в школу, знакомилась с Кремлевым, и у него уже тогда сложилось впечатление, что женщина эта искренне переживает неудачи в семье Балашовых.
«Борис держит себя дома, как барчук, — писала она. — Третирует мою сестру — „ты для меня не авторитет“, но снисходительно принимает ее неумеренные заботы. Отец Бориса занят работой и сыном не интересуется. Надо решительно вмешаться, иначе вырастим тунеядца и хама».
Действительно, следовало что-то предпринимать. Прочитать в классе это письмо? Нельзя. От Балашова все надолго отшатнутся, а это не входило в планы воспитателя. Да и болезненное самолюбие Бориса могло привести к полной отчужденности, при которой возврат в коллектив невозможен.
Но почему он, классный руководитель, должен так много думать об одном эгоисте? Не правильнее ли, как это сделал Борис Петрович, показать Балашову свое «неуважение», подчеркнуть, что превыше всего для него, воспитателя, интересы коллектива?
Вызвав Балашова, Кремлев протянул ему полученное письмо.
— Прочитайте, — с неприязнью сказал он.
Юноша пробежал письмо глазами и побагровел, но пытался скрыть смущение неестественной усмешкой:
— Тетушкины страхи…
«Значит, есть у тебя совесть», — подумал учитель.
— Классу я читать не стану — для этого я слишком дорожу его честью, — сказал он жестко и умышленно не вступил с Балашовым в объяснения, давая понять, что знает истинную цену ему, Балашову, и не хочет тратить слова попусту.
Борис ходил мрачный. На диспуте «О честности» он сидел в зале у окна, хмурый и раздраженный.
— Почему вы не выступаете? — вежливо поинтересовался в перерыве Сергей Иванович.
— Кому интересно мнение человека, недостойного уважения! — невольно с горечью вырвалось у юноши, и в этом восклицании Кремлев уловил оттенок надежды — может быть, с ним не согласятся? Сергей Иванович прекрасно видел, что Борис переживает и свой разговор с директором, и холодное отношение классного руководителя, и укоры товарищей, но надолго ли хватит ему этих переживаний, — это было неясно учителю.
Он не сразу ответил Балашову, молчанием как бы подтверждая его предположение, и, наконец, скупо сказал:
— Уважение надо заслужить.
Сергей Иванович не раз задавал себе вопрос: прав ли он, намеренно обостряя свои отношения с нарушителями порядка, даже тогда, когда эти нарушения незначительны? Не надо ли искать обходных путей, как это делают некоторые мастера сглаживания острых углов? Но, видно, такой уж был у него характер: он непримиримо, а подчас даже резко оценивал, казалось бы, «пустяковые отклонения», ничего не прощал и не боялся, прослыть «придирой». Да и называли его так редко, чувствуя в самой непримиримости — доброжелательность, понимая, что это строгость, а не злость, что его «внимание к мелочам» — не мелочность. Кремлев уверен был: все ученики; даже из младших классов, в подавляющем большинстве стоят за строгость, строгость им даже нравится, они сами заинтересованы в порядке. Отсюда и уважение к требовательным учителям и гордое восклицание: «У нас в школе не разбалуешься!»