Увидя директора, Рудина закрыла книгу и поднялась.
— Борис Петрович, мне надо с вами поговорить.
— «Неужели опять укололась?» — внимательно посмотрел Борис Петрович. Она поняла, о чем он думает, и торопливо успокоила:
— Нет, нет, я не о себе…
— Пожалуйста.
— Понимаете, Борис Петрович, — взволнованно начала Анна Васильевна, — что-то неладное творится у меня в классе с Марией Ивановной.
Преподавательница физики Мария Ивановна крохотная, немолодая женщина, в сапожках на высоких каблуках, с коротко подстриженными волосами, слыла учительницей строгой и знающей.
— Что же с ней такое происходит? — недоверчиво спросил Волин.
— Да я и сама не пойму, — с огорчением призналась Анна Васильевна, — семиклассники стали ей дерзить, умышленно не готовят уроков, а в чем дело — не добьешься… И сама Мария Ивановна, мне кажется, растерялась, но из самолюбия ни к кому не обращается… Я начала было с ней говорить, но Мария Ивановна обиделась.
— Та-а-к… — неопределенно протянул Борис Петрович, — «не успел одно распутать — новое дело».
— У вас Пронин председатель совета отряда?
— Да…
— Пришлите-ка его ко мне завтра, после уроков.
— Хорошо.
— А теперь, Анна Васильевна, у меня к вам просьба.
Он рассказал ей о только что проведенной с семиклассниками беседе и о возникших у него планах работы.
— Что же касается Игоря, то к нему, Анна Васильевна, надо отнестись сейчас как можно внимательней. Может надломиться. Пораздумайте, что нам делать?
* * *
Игорь шел домой расстроенный. Хорошо, Борис Петрович почти оправдал его в глазах класса, хотя и объявил выговор, но сам-то Игорь не маленький и прекрасно понимает — в доме у них происходит неладное.
В редких разговорах между отцом и матерью все чаще звучат глухие, пугающие ноты. Мать почти все время молчит, но смотрит на отца с таким недоумением и тоской, так худеет, будто тает, что у Игоря сердце обливается кровью. А отец делает вид, что ничего особенного не происходит, охотно с напускным оживлением обращается к Игорю, но говорит о чем-то не главном, кажется все время, что он оправдывается и сам не верит в свои слова. А в глаза боится смотреть, как прежде, прямо, просто и добро.
И от этих ускользающих взглядов, от пустых ненужных слов Игорю становится мучительно тоскливо.
Над семьей нависла давящая туча. Напряженное ожидание чего-то страшного, надвигающегося, было так невыносимо, что не хотелось брать в руки учебники, не хотелось думать и говорить.
Зарыться бы головой в подушку и крикнуть им:
— Папа! Мама! Да что же вы делаете? Зачем вы так? Ведь вы не одни! А братик Петя? А я?