За окном просыпались птицы, а я все сидел и ждал. Далекий гул возникал всегда неожиданно. Я открывал окно, и в комнату вместе с утренней свежестью врывался звенящий шелест турбин — самолеты шли на посадку. Тонко пели на малом газу турбины, словно боялись разбудить спящий гарнизон… Я уже начал забывать, как хорошо бывало возвращаться домой на рассвете. В такие дни мне не хотелось идти к себе на стоянку, не хотелось видеть Фомича. Я тихо радовался, если узнавал, что никуда не надо лететь.
АНДРЕЙ НЕКРАСОВ
У меня сегодня первый самостоятельный вылет на дозаправку, но командир избегает говорить об этом. Очень уж он старается, психолог. Верно думает, что если станет опекать летчика, тот начнет волноваться и завалит все дело. Я все-таки подхожу к Хлызову. Он спокойно, даже немного рассеянно выслушивает меня, небрежно кивает: да, конечно, проверим в полете до зоны дозаправки, о чем разговор… Огляделся, подзывает техника. Стоят, беседуют. Меня как бы забыл, как бы уже не помнит. Да чего там! Простенькая ведь уловка. Старается внушить, что ничего страшного в этой дозаправке нет. Ну, еще одно упражнение. Работа как работа. Делов-то! Такой у Хлызова метод. Терапия отвлечений, как выразился краснобай Диденко. Так, мол, не только робость можно вылечить, но даже незнание. Мудрецы! Хотя, если разобраться, то что же здесь странного? Можно и так. Мне с Хлызовым легко. Когда я на левом сиденье, он редко встревает. Но на земле вашего самолюбия щадить не будет, в классах или на разборе полетов Хлызов не церемонится. Это-то некоторых и раздражает. Скажем, нашего Зарецкого.
Мы ждем. В телефонах свист и щелканье раций, голоса.
— Сто третий, вам взлет.
— Вас понял. Взлетаю.
— Сто пятый, вы следующий.
Вдруг высокий молодой голос. Ощущение такое, словно кричат вам в ухо:
— Я — триста седьмой. Прошел над точкой.
Хлызов морщится, поправляет шлемофон.
— Триста первый…
Это нам. Я торопливо отвечаю, голос у меня срывается:
— Триста первый на связи.
Смотрю на командира. Рукой в перчатке он протирает перед собой стекло. Вид у него безмятежный. Кажется, наведет сейчас порядок, встанет и уйдет. Глазами он показывает мне на рулежку: давай!
Так, рулим потихоньку. Взлетаем.
Набрали высоту, идем в зону дозаправки.
Хлызов незаметно следит за мной.
— Мягче рычагами, мягче…
Чувствую, держусь деревянно. Плечи тяжелые и руки будто свело.
— Довороты точно и плавно, — говорит Хлызов. — Как часовщик, как аптекарь.
Зарецкий в своей кабине, наверное, улыбается.
Я расправляю плечи, дыхание мое делается ровным… Вроде бы отпустило.