— Но как же мне вести себя с бедным моим воспитанником?
— По чести, не знаю, — сказал доктор, — пытайтесь отвлекать его от занятий, следите, чтобы ничто не убыстряло его кровообращение — никаких сильных чувств, желаний, никакого умственного возбуждения… Ведь мысль тоже убивает!
— А лекарства? Вы не дадите никаких лекарств?
— Лекарства? — рассмеялся доктор. — О нет, нет, лечить его мы не будем, не будем отравлять, это ни к чему! Я присутствовал при кончине его отца, был у одра двоих его сестер и знаю, что ему ничто не поможет. Зачем же делать на нем опыты, от которых не будет толку.
Доктор замолчал опустив голову, и Шарский, повергнутый в уныние, в тягостное оцепенение, собрался было уходить, как вдруг старик, видя его огорчение и тревогу, схватил его за обе руки и пристально поглядел в лицо.
— Послушайте, милый юноша, а звать-то вас как?
— Шарский.
— Шарский! Шарский! Ага, теперь-то я уже запомню! Так смотрите же, не будьте бабой! Тут нужно мужество… Подумайте и о себе и, если можете, уходите из их дома, вам находиться там опасно, вы молоды, истощены — вот вам мой совет.
— Но, боже правый, неужто я могу, неужто я решусь оставить их одних при такой опасности!
— А если и для вас это жилище, пребывание в этой атмосфере, общение с больным мальчиком может стать роковым? — спросил доктор.
— Не так уж мне дорога моя жизнь, и не такая она счастливая, чтобы ради нее я забыл о долге, — и это вовсе не жертва.
Старые, потухшие глаза доктора на миг защекотало от подымающихся к ним слез, но, по приказу своего господина, слезы эти тотчас вернулись назад, в сердце, и только легкая дрожь в голосе выдала его волнение.
— Дайте я вас обниму, голубчик мой Шарский, — воскликнул он. — Вы чудесный малый, и бог вас благословит, но послушайте… если вам что понадобится, если когда-нибудь я смогу вам быть полезен, дайте слово, что придете ко мне.
Стась молча поклонился. Так они и расстались. Печально брел обратно на Лоточек наш студент — мир, который он начинал все ближе узнавать, становился для него все более непонятным. С одной стороны, неумолимый рок, преследующий явно ни в чем не повинные жертвы, с другой — порок и подлость; там незаслуженные несчастья, здесь непостижимое везение; удивительное сплетение событий, разные люди, их судьбы — все мешалось в его мозгу, будто черный клубок спутанных ниток. Однако вера, которая с детских лет нерушимо жила в его сердце, которую даже скептически излагаемые науки не могли поколебать, являла ему во всем этом всемогущую десницу божью и высшую справедливость, чьи приговоры непостижимы, — он был убежден, что все происходит так, как происходить должно, и все же истерзанное его сердце ежеминутною болью пронзали сомнения. Слишком мало прожил он, чтобы видеть другую сторону медали, ту самую, где есть разгадка тайны жизни, — и печаль угнездилась в его душе, поэтическая печаль и тоска, которая, если однажды хлынет в глубины души, от нее уже не избавишься. Переступив порог дома на Лоточке, Станислав вздрогнул от страшного пророческого видения; в воротах катафалк, на крыльце — лежащая без чувств мать, и объятая могильной тишиной комнатка, пока еще светившаяся недолговечной радостью.