Он присвистнул, повернулся, и зашагал обратно. По пути он весело пересвистывался с птицами, и очень метко носком ботинка подшибал с тропинки сухие шишки.
Фитк замолчал, зрачки его глаз оранжево полыхнули. В длинных черных волосах вспыхнули и погасли огненные искорки.
- Ну, ты даешь, - очнулась я. – Я выпала в осадок!
Он усмехнулся.
- Пей свой коктейль.
Мы сидели на диванчике в оградке чужой могилы, только что с любопытством просмотрев кусок чужой жизни, жизни человека, лежавшего здесь, под нами, в земле, и с удовольствием потягивали коктейль через длинные соломинки из черной пластмассы. Коктейль отдавал манго и ананасом.
- А Мухин умер молодым? – поинтересовалась я.
- Да, - сказал Фитк, и добавил: - Кстати, мы можем, не вставая, переместиться на соседнюю могилу. Видишь памятник из черного мрамора? Захоронение тоже восьмидесятых. Вся эта сторона – восьмидесятые.
- А кто там зарыт?
- Девушка, студентка. Там один прикол случился с ней и с профессором. Ну, да сама сейчас увидишь.
- По-моему, это кощунство, бесцеремонно врываться в жизнь покойников, да еще устраивать бар на их могилах, - пробормотала я неуверенно.
- Не, нормально. И гробить своих предков тоже нормально, подумаешь, тормоз сломался, предок сам виноват, техосмотр не прошел.
Я прикусила язык.
- Ну ладно, полетели.
Диван вместе с нами и журнальным столиком плавно переехал на соседнюю могилу. Фитк еще раз полыхнул зрачками, и продолжал:
- Борисов был историк. Свою «зарубежку» читал он очень уж непривычно. Лекцию начинал без всякого вступления, а как-то с середины, словно продолжая давно идущий разговор. Да и каждая фраза начиналась с середины у него. «А мне все понятно», - всегда думала при этом Жанна. В общем, скорее всего, он говорил сам с собой еще задолго до лекции и, придя, продолжал свою мысль вслух, ничуть не заботясь о студентах, понимают они его или нет. Всем было интересно на его лекциях, и такая тишина – муху услышишь. Была у него и такая привычка: рассказывая, ходить по аудитории со стаканом в руке, то и дело прихлебывая, покашливая и продолжая дальше… Все к этому привыкли. Привыкла и Жанка, всегда она жадно слушала интересный рассказ Борисова. А сегодня это его шагание из угла в угол, прихлеб из стакана с каким-то гулким глотанием, и вообще вся эта манера говорить стали ее раздражать. «И чего мотается, как маятник, в глазах рябит. И воду хлещет, как верблюд, - злилась она. – Тоже мне, экземпляр!»
Глянула в окно. На улице вьюжит, а тут в аудитории тепло и душно. Разрумянилась, полусонная от духоты, Жанка чертит в тетради от нечего делать «обнаженную натуру»: людские силуэты. Вытащила из замшевой сумочки зеркальце, погляделась, поправила прическу. «И не скажешь, что мне целых восемнадцать. За шестнадцатилетнюю сойду. А все же хорошо он рассказывает. И не на кого не смотрит».