2. Давайте вашу кириллицу!
Из записок доктора Ватсона
(продолжение)
– Хватит на небольшой оркестр, – оценил Холмс, когда инструменты были расставлены вдоль стены гостиной.
– А где саксофон? – хохотнул мистер Пфайфер. – Балалайка?!
– Вы разбираетесь в музыке?
Человек, не знакомый с Холмсом, решил бы, что вопрос задан из приличия, для поддержания разговора. Но я сразу уловил интерес в голосе моего друга.
– Как сапожник в акварелях!
– Но вы упомянули балалайку. Это весьма редкий у нас русский инструмент. Большинство людей и название его выговорить не смогут. Если бы я не был однажды в Одессе, я бы и сам…
– Ха! Знали бы вы мою биографию, сэр! Знали бы вы моего отца!
– Не имели чести, – сухо ответил я.
– И зря, доктор! Это ведь не человек, это готовый сюжет для фильма. О, Айзек Пфайфер! До самой смерти он не имел привычки обращаться к врачам. Он ломал подкову голыми руками! Пил горькую неделями! Имел военную пенсию в сорок рублей ассигнациями! А как он бил в барабан! Рубил лозу! Мой отец, джентльмены, был драгуном из кантонистов. Двадцать пять лет в Нижегородском драгунском полку…
– Из кантонистов? – не понял я. – Ваш дед – швейцарец?
Синематографист расхохотался, как сумасшедший:
– О, доктор! Вы знаете толк в шутках! Айзек Пфайфер – швейцарец? Из тех мест, где людей окружают первоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы? Надо запомнить, это лучший анекдот в моей жизни. Выйдя в отставку, мой блистательный отец поселился в Харькове. Таким, как он, запрещалось селиться в крупных городах, но для военных из кантонистов делалось исключение. У отца сложилась славная компания – более ста солдат, подобных ему, из них тридцать с семьями…
– Помнится, – заметил Холмс, с трудом удерживаясь от улыбки, – вы что-то говорили про ужасных евреев Рембрандта?
– Говорил, – согласился мистер Пфайфер. – И готов повторить. Вы видели эти картины? Разве они не ужасны? Никакого сравнения с моим отцом! Позируй бравый старина Айзек вашему Рембрандту, и его портрет стоил бы миллион долларов!
Кажется, я начал кое-что понимать.
– Кстати, об евреях, – продолжил американец. – В шестьдесят третьем харьковский генерал-губернатор обратился к правительству с просьбой разрешить иудеям свободный доступ в Харьков. Я тогда был сущее дитя и не запомнил, чем дело кончилось. Но мой отец тут же вывез семью в Вильно, затем – в Копенгаген, а вскоре мы уплыли пароходом в благословенную Америку. И после всего этого вы спрашиваете у меня про балалайку?