– Шейка удлиненная, – комментировал Холмс, развернув кресло к доктору. – Завиток вполне оригинален; вернее, был оригинален. Корпус из светло-красного дерева, лак большей частью сошел. Ватсон, внутри корпуса много пыли?
– Не слишком.
– Подуйте в резонаторные отверстия. На задней деке есть клеймо?
– Кажется, да.
Доктор перебрался ближе к камину. Дрова весело трещали на «быках» из чугуна, отсветы пламени кровавыми пятнами ложились на скрипку. Инструмент казался раненым, которого Ватсон спасает от смерти.
– Вы что-нибудь видите?
– Мальтийский крест.
– Вы уверены, что крест – мальтийский?
– Абсолютно. Ага, вот инициалы…
– Чьи?
– Понятия не имею. «A» и «S» в двойном круге. Ниже: «Faciebat Anno 1736».
– Это все?!
Не заметив, что голос Холмса, обычно спокойный и насмешливый, изменился удивительным образом, доктор едва ли не носом залез в эфу скрипки:
– Нет, не все. Antonius… Antonius Stradivarius Cremonensis.
– О да, – кивнул Холмс. – Антонио Страдивари из Кремоны. Изготовлено в одна тысяча семьсот тридцать шестом году. Том, передайте вашему старьевщику, что вечность ему обеспечена. Доктор позаботится, я обещаю. Ватсон, клеймо выжжено в дереве?
– Нет, – доктор еще не успел прийти в себя от потрясения. – Тут ярлычок. Типографский ярлычок; а может, штамп в виде клише. Подделка?
– Год изготовления… Первые две цифры напечатаны?
– Да.
– Последние две цифры вписаны от руки?
– Да. Чернила сильно выцвели…
– Боюсь, что подлинник, – Холмс развел руками. – В Кремоне синьор Страдивари открыл семейную фабрику. Один из сыновей маэстро делал задние стенки, другой – передние; сам маэстро занимался в первую очередь лаком… Семья изготовляла до тридцати инструментов в год. Ярлычок, обнаруженный вами, дорогой Ватсон – знак фирмы.
– Если эта скрипка такая плохая, – Том чуть не плакал от огорчения, – я могу одолжить другую у папаши Лейзмана. Вы только скажите, на какой срок?
– Не надо, – серьезно ответил Холмс. – Я буду играть на этой.
Из записок доктора Ватсона
(продолжение)
Ворочаясь с боку на бок, я проклял тот злополучный миг, когда решил перебраться из каморки напротив госпиталя под крышу «Синего вепря». Идея обустроиться поближе к Холмсу казалась мне дьявольским искушением, каким она, собственно, и была. Оперируя до глубокой ночи, я куда слаще засыпал в убогой съемной комнате, чем сейчас, под сатанинский хохот, несшийся из соседних апартаментов.
Шерлок Холмс настраивал скрипку.
Когда же после долгих мучений на меня снизошел сон – о, я погрузился не в сладостное забытье, а в подлинный кошмар. Меня преследовала нагая Адель Пфайфер, несясь по улицам Молдона верхом на бешеном треножнике. Ее камера крушила все вокруг, изрыгая голубой луч. В луче плясали обезумевшие призраки, чертовски похожие на Лиггинсов. Когда я выбежал на берег залива, то обнаружил корабль, уходящий в море. Менее всего это судно напоминало современный пароход – скорее Ноев ковчег, переполненный всякими тварями. На верхней палубе, взявшись за поручень, стояла моя драгоценная супруга и грозила мне пальцем. Я хотел объяснить ей, что между мной и мисс Пфайфер ничего нет, но не сумел докричаться. Холмс, появившись из черного смерча, начал меня успокаивать. У него были исключительно бледные щеки и очень острые зубы, в особенности клыки. Я рекомендовал ему хорошего дантиста – своего однофамильца из Сити – и проснулся в ледяном поту.