— Ох уж эта мудрейшая и вездесущая математика, — улыбалась Лиля.
Ей мил и дорог был шрам на его лице, вызывала нежность покалеченная рука; он любил ее независимую походку — Лиля ставила пятки немного набок, нежные приседания в голосе, прическу «все наверх». Он задыхался от нерастраченной нежности. «Нет, определенно, ты незаметно дала мне съесть сердце соловья, вот я и ошалел… — шептал он ей, — мне казалось, чувству моему к тебе уже некуда расти, но оно пускает такие сильные корни, что, думаю, никакая буря ему не страшна. Ты мое чудо!»
Для Максима Ивановича жизнь приобрела новый смысл. Удачные работы шли одна за другой, словно только и ждали эту светлую полосу.
На лекциях, к удивлению студентов, их доцент вдруг надолго умолкал, чему-то блаженно улыбаясь.
Когда Лиля, после его телефонного звонка, пришла взволнованная, раскрасневшаяся, он начал целовать ее, взяв руки в свои, сказал:
— Может быть, судьбе угодно, чтобы мы, хоть под занавес, соединили наши жизни?
Она бурно запротестовала:
— Какой занавес?
Но здесь же и сникла:
— А Володя?
— Славный гражданин, и ему с нами, надеюсь, будет неплохо.
Через несколько дней Лиля принесла Максиму Ивановичу свои давние дневники.
— Только не смейся…
В этих записках он еще полнее открывал для себя ее душу. Как-то в фонде старопечатных книг киевской университетской библиотеки обнаружил Максим Иванович «Путеводитель Болотова к истинному человеческому счастью», изданный лет двести тому назад. Глупый, глупый господин Болотов, ничего-то ты не знал! Ровным счетом ничего!
…Но почему она уклонялась от регистрации брака?
Собственно, Лиля и сама не могла бы ответить на этот вопрос.
Ей, конечно, хотелось стать Васильцовой. Но она говорила себе: «Не надо торопиться с загсом. Разве в этом главное? Не подумал бы он…»
На вопрос Максима Ивановича: «Почему?» — Лиля ответила шуткой:
— Хочу дать тебе время лучше присмотреться к своей избраннице.
— Безобразие! — возмутился он. — Я и так слишком долго присматривался.
С Володей у Максима Ивановича отношения сложились наилучшим образом. Жил мальчишка то на Энгельса, то на Пушкинской, и, пожалуй, на Пушкинской даже с большим удовольствием. Они азартно играли в шахматы, вместе ходили в кино. Об отце Володя никогда не вспоминал, да и тот им нисколько не интересовался, было у него на Урале теперь уже двое детей.
В свободные дни они втроем отправлялись то вверх по Дону, до Старочеркасска, то плыли к Азову.
Особенно сильное впечатление произвели на них ранее неведомые берега Северского Донца с кручами, горами, соловьиными рощами, буйной зеленью садов и пастбищ. Вот на ребристой каменной груди проступают розовато-белые поросли шиповника. А рядом, на голой скале, виднеются ярко-зеленые пряди заячьей капусты, неведомо как пробившиеся сквозь твердь. Тянется из Донца на высокий обрыв веревка. На ней поднимается ведро с водой, а наверху крутит ворот статная женщина в алой кофте.