Появившаяся с фурункулами в госпитале девушка из канцелярии рассказывала женщинам, что читала секретную докладную Вайгерера берлинскому начальнику, после очередной «селекции». Он писал, сколько людей уничтожено «ввиду духовной неполноценности» и «дабы не появлялось наследственно больного потомства».
…Оля мыла полы, когда услышала, как от койки к койке поползло зловещее слово «селекция».
В барак вошел Вайгерер с листом в руках, сопровождаемый сестрой, пожилой немкой в белоснежной наколке, и двумя дюжими санитарками из уголовниц.
Он остановился возле заключенной с поломанным пальцем руки, приказал снять грязный бинт, взглянув мельком, кратко сказал сестре:
— На выписку.
Посмотрев истощенную женщину с сильно отечными ногами, буркнул:
— Беткарту.
О больной, лежавшей в жару, спросил сестру:
— Давно?
— Около месяца.
— Что?
— Крупозное воспаление легких.
— На укол.
Санитарки поволокли женщину в «процедурный кабинет». Вскоре оттуда раздался нечеловеческий крик, и Оля увидела, как больную отнесли во двор, к штабелю с труппами. А позже, теперь она знала, Вайгерер запишет в карточку: «Сердечная слабость».
…Все дни, когда Вайгерер делал Толику какие-то уколы и надрезы, Оля была в тревоге. Сначала, правда, мелькнула мысль: «Лучше бы он умер», но она тут же обвинила себя в подлости и жестокости. Ведь маленький был ее частицей и мукой. Наконец доктор разрешил Скворцовой возвратиться с ребенком в барак. Хотя в ревире Оле было легче работать, чем в других местах, она была рада вырваться отсюда.
— Ну что, не успел загубить твоего, отпустил? — спросила пробравшаяся в детский блок Галя, мрачно глядя на Скворцову остановившимися, пасмурными глазами.
— Отпустил, — тихо ответила Оля.
— А я все вижу во сне свою Нюшу, — с болью призналась Галя, — шейка у нее молоком пахнет.
* * *
Чей-то негромкий, печальный голос запел в бараке:
Прощай, родной, забудь о русых косах,
Они мертвы, им больше не расти.
Забудь калину, на калине росы,
Забудь про все, но только отомсти.
Пусть не убьют меня, а искалечат,
Пусть доживу до радостного дня,
Но и тогда не выходи навстречу,
Ты не узнаешь все равно меня.
Невольные слезы потекли по щекам Оли. Но в это время появилась оживленная Ядвига, обняла Олю, сунула ей, для Толика, морковку, рваную рубашку на пеленки и объявила:
— Хорошая новость! — глаза ее возбужденно блестели. — Будешь со мной в прачечной арбайтен… Завтра… И мальца бери…
Оля приободрилась. Все же работать под крышей легче, чем на ветру, и мальчишка рядом. Можно будет искупать его, да и себя в чистоте содержать.
…Длинный прачечный блок стоял на отшибе лагерного двора. В одной половине барака рядами выстроились широкие котлы, а возле них горами навалено грязное белье, гнойные бинты, одежда заключенных, убитых, умерших и отдельно — эсэсовцев.