…Ауфзееркой в детском блоке была Эльза Шульц, деревенская девушка лет двадцати трех. У Эльзы грубоватое, простое лицо, сильные, в гусиных пупырышках, руки. После нескольких бесед с Эльзой Женя составила ясное представление о ней. Шульц со школьной скамьи мечтала стать учительницей. Но однажды ее вызвал руководитель местной организации «Союза немецких девушек» и сказал, что Эльзе, как истинной немке, следует идти на службу в СС. Таков ее долг. В семье бауэра Шульца боготворили Гитлера, считали его отцом отечества, и Эльза с энтузиазмом согласилась выполнять долг.
Но то, что она увидела, попав надзирательницей в лагерь, было невыносимо для неиспорченной натуры Эльзы.
— Фюрер об этом ничего не знает, — убежденно говорила Шульц Жене, — от него скрывают.
Время шло, и, видно, Эльзе становилось ясно, что приказы об истреблении людей идут из Берлина.
— Да как же это так, как же это? — смятенно бормотала она. Женя Климова убедила Эльзу, что надо помочь Оле и ее ребенку.
Иногда Эльза давала Жене немецкие газеты, где сквозь барабанный бой, пропагандистские уловки проступали сведения об отступлениях и поражениях фашистских войск. Оставалось только вышелушить их из фальшивой упаковки и распространить по лагерю.
Теперь Оле в прачечную приносили то печеную картофелину, то кусочек сахара для малыша. Славка добыла ей снятое молоко; норвежка Анна, у которой недавно — погиб младенец, брала иногда понянчить Толика, чтобы Оля отдохнула, кормила его грудью.
Как-то вечером они все вместе — но каждая на своем языке — приглушенными голосами пропели Интернационал, и его мотив прибавил им силы.
Теперь при встрече с Олей ее товарки шептали:
— Сталинград!
— Дружба…
— Рус!..
И можно было дышать. И Оля после побоев говорила себе: «Не плакать! Ни в коем случае не плакать!» Снова и снова вспоминала Ядвигу…
Теперь она подбадривала Галю, когда та отчаивалась:
— Не показывай мерзавцам своих переживаний.
И приносила ей из прачечной обмылок, мазь от чесотки, выстиранное белье:
— Надо выстоять…
* * *
Однажды к ним в прачечную прислали заключенного из мужского лагеря — починить крышу.
Кровельщик долго, явно не торопясь, делал свою работу, а когда закончил ее, вошел в прачечную, наполненную паром. Это был пожилой человек в рваном ватнике, перетянутом бечевкой, в потертой капелюхе, надвинутой почти на самые глаза. Обращаясь к Оле, он попросил, перемешивая немецкие и русские слова:
— Битэ зэр, будь ласка, дай, доченька, напиться.
— Может, кипяточку дать? — Она с готовностью протянула ему кружку: — Пожалуйста.
— Русская? — встрепенулся кровельщик.