— Как вы теперь в институте посторонний, надо очистить жилплощадь!
Максим нахмурился, сказал насколько мог спокойнее:
— Я это сделаю после лечения в санатории.
— Ладно, подождем малость, — смилостивился комендант.
Ожидание путевки затянулось, а просвета в судьбе Василькова никакого не появлялось. Вероятно, думал он, есть какой-то неписаный закон инерции — сохранения данного состояния: трудно сбросить с достигнутой высоты того, кто должен быть сброшен. Но и трудно несправедливо сброшенному снова подняться. Сам-то он поднимется. Надо набросать план диссертации — хватит бездельничать. И послать письмо Константину Прокопьевичу, попросить разрешения присылать ему главы своей работы.
Васильцов твердо решил, что не к лицу отсиживаться на Пушкинском бульваре в ожидании, когда справедливость восторжествует сама собой; его долг бороться с борщовыми, подпевалами рукасовыми. И никакого скулежа!
…Разговор с секретарем парткома института Митрохиным у Максима Ивановича не получился Скорее всего, потому, что, как он позже узнал, Митрохин был приятелем Борщева. Бритоголовый, краснолицый, слушал он и не слышал этого незваного посетителя, нетерпеливо постукивал карандашом по металлическому стаканчику письменного прибора. Наконец сказал:
— Это все слова. А есть у тебя документы, подтверждающие твою правоту?
Так же безуспешно закончился приход Васильцова в райком партии. После многочасового ожидания ему там сказали:
— Коллектив не может ошибаться.
Тогда Максим Иванович пошел в обком. Здесь его выслушали внимательно и попросили «все изложить письменно». Два дня занимался этим Васильцов и, в конце концов подробно описал события под Сталинградом, жизнь в МТС, просил разыскать бывшего начальника особого отдела Георгиева, рассказал про обстановку на кафедре, о своих отношениях с Борщевым и Рукасовым. Сдав объяснительную записку в коллегию партконтроля, получил от военкомата путевку и вскоре выехал в санаторий.
В Пятигорске Максим принимал грязи, ванны, но еще оставалось много свободного времени для прогулок. Он поднимался по затравелой, дикой, витой дороге к вершине Машука, откуда открывался чудесный вид на дальние горы и лесные кущи.
А то сидел в Цветнике, в центре города, неподалеку от замшелых Лермонтовских ванн, темно-голубой Галереи с эстрадой. Звенели трамваи без стен и окон, похожие на продуваемые ветрами конки. Чернели развалины гостиницы «Бристоль». Мимо проходило множество людей, искалеченных войной.
А он сравнительно здоров, и пора садиться за диссертацию. Это будет его главное лекарство.