Тут тайна. К ней и Пушкину непросто прикоснуться было - ни сказочным коготком золотого петушка, ни хладнокровным взором Онегина из усекновенной. десятой главы: "И постепенно сетью тайною Россия...". Жуткие догадки разлетались кровавыми брызгами и упорядочивались равнодушным типографским, многоточием недосказанного.
Все знали полковника, затем и генерал-майора Липранди, и никто о нем не знал почти ничего: "Кукушка стонет, змей шипит, сова качается на ели...".
И как тут приблизиться к истине касательно России, если против притеснений власти выступали те, кто менее всех страдал от них, о свободе кликушествовали менее других понимавшие, что это такое, а мимолетно-чистую любовь воспевал эфиопский отпрыск арапа Петра Великого?
Впрочем, с Пушкиным всё выглядит просто: "Он нам старался доказать, что можно, думать очень дурно и очень хорошо писать". С Россией, если положиться на мнение Вяземского, еще проще: "У нас авось - России ось".
А время гонит лошадей, и всяк не в своих санях едет.
Декабристы без декабря
Совсем не значит, что по ту сторону европейских границ России политико-воспитательная работа с монархами была поставлена лучше. Вероятно, даже еще и хуже. Но только в России гвардейские перевороты обрели устойчивую форму выражения общественного несогласия. Декабристы проиграли именно потому, что такового не выражали.
Их одуванчиковое восстание посеяно Павлом I, который в 1797 году имел неосторожность учредить Дворянский заёмный банк, дававший ссуды под залог родовых имений. Августейшее благодеяние поощрило гвардейское мотовство: имения закладывались и перезакладывались без малейшей надежды, на выкуп. Что прикажете делать? Коль нельзя рассчитаться с долгом, то неизбежно придет на ум расправиться с кредитором. А повод к перевороту найдётся всегда.
Пушкин, сидя в ссыльном Михайловском, праздно размышлял о самоубийстве, всерьёз страшась каторжной судьбы "декабриста без декабря". Рисовал под виселицей самого себя: "И я бы мог". Коллежский асессор, он же майор Наумов, известился о том стороной и тотчас дал знать полковнику Липранди. Иван Петрович словно бы выникнул прежним яростным и, вместе с тем бесстрастным Сильвио, прообразом коего сам послужил Пушкину в повести "Выстрел". Выникнув, обстоятельно отписал своему другу из Бухареста, не то из Стамбула, укорив поэта в малодушии и пристыдив сурово. Майор Наумов того письма читать не мог, однако же сыскалась в его всеприимной памяти жесткая фраза Липранди: "В русской природе и в русской истории еще немало декабрей нас ожидают, имейте мужество - быть!"