Не иначе - народ в Отечественную подменили. Обманули Наполеона. После «Войны и мира» Липранди понял, что роль Толстого равняется роли Барклая де Толли, Кутузова, Багратиона и многих других полководцев вместе взятых... Не потому, что каждый из них сделал меньше, чем творчески отобразил это Лев Толстой. Он сделал другое - то, чего ни Барклай, ни сменивший его Кутузов, ни кто-либо другой сделать не могли.
Толстой запечатлел в национальной памяти русского народа генетический код мужества.
Придя к такому выводу, Липранди упрекнул себя и всех, тех, кто считал, что после «Тараса Бульбы» Гоголь запретил русской литературе писать о героях. Дескать, отсюда и хлынули на страницы отечественных романов изможденные завистью разночинцы и угнетенные утратой шинели жалкие чиновники.
Вот и коллежский асессор Наумов...
Комментарий к несущественному
«А что Наумов! - деланно негодует майор. - Я, ваше превосходительство, не Акакий Акакиевич. Тот из другого сословия забрел в русскую литературу, не то из другой нации. И заблудился болезный. По сей день ползает по всеобщим коммуникациям изящной словесности, ищет и на театре свое воплощение. А нету. Потому как глубоко и обширно глуп. А зачем жалкие глупцы в героях? Ежели вникнуть - зачем?
Коль солдатик, то непременно заскорузлый, линялый и немощный - лазаретной соплей перешибешь. Если «офицерик», то застрелится, опечаленный судьбой. Или командира в плечо укусит, социальный протест выражая. Если женщина, та, разумеется, «неземной красоты», чистая душой и помыслами, и все страсти у нее такие возвышенные, что она просто обязана отравиться, под поезд кинуться либо с моста сигануть. Потому как все вокруг нее весьма дурны и жестоки-с, а она, ясное дело, хороша и повсеместно искренна. Бывает, еще кто-то примерно хороший, но он или не понимает ее, или где-то далеко обретается. Под мостом, скажем.
Да черт бы ее побрал, эту искренность, эту чистоту и эту возвышенность, ежели они так никчемны и бестолковы! Нет тут драмы. И трагедии нет. Актеры ободрали интригу на лапти и в буфет ушли - замыть шартрезом неискренность.
Труда не описывает гениальная русская литература, вот в чем все дело. Все суетятся, сплетничают, сводничают, интригуют, закатывают буфетные монологи, от которых мухи сами хлопаются, но никто не помышляет о каком бы то ни было приложении сил и разума. Чем живут? Не в смысле даже материальном, а вообще - чем? Если дела нет то нет ни страстей, ни драмы, ничего нет. В снах Обломова и то проблеск осмысленности таится, хотя и тоже - день да ночь, сутки прочь.