Он провел гостя в темную студию. «Интересно, в чем дело?» — думал мистер Дженкин. Уилсон не был его постоянным клиентом; они едва знали друг друга — виделись в магазине случайно, когда требовалось купить бумагу или какую-нибудь канцелярскую мелочь. Дженкин не мог не заметить, насколько плохо выглядит букинист — его лицо было бледным и осунувшимся, как при тяжелой болезни. Вообще этот внезапный визит вывел фотографа из равновесия. Он испытывал смятение и неловкость. Ему было не по себе.
Уилсон проследовал в студию первым, как будто хорошо знал, где что находится. Дженкин зажег свет. От его профессионального взгляда не укрылось, что букинист надел свой самый лучший воскресный костюм. Он явно пришел с определенной целью. Все это было весьма странно. По-прежнему не произнося ни слова, Уилсон пересек комнату и уселся в старое кресло на фоне выцветших обоев с изображением каких-то деревьев — прямо перед камерой. Студия была ярко освещена. Он скрестил ноги, отодвинул от себя круглый столик с искусственными розами в высокой тонкой вазе и принял торжественную позу. Уилсон явно был намерен фотографироваться. Он смотрел прямо в объектив камеры, накрытой черной бархатной тканью, не обращая ни малейшего внимания на хозяина студии. Мистера Дженкина, стоявшего у входа, вдруг обдало потоком холодного воздуха, и причиной тому была не только стужа за дверью. Волосы его вздыбились. По спине побежали мурашки.
Бледное, измученное лицо и остекленевшие глаза гостя, неподвижно смотревшие в объектив, — все это свидетельствовало о неизлечимой болезни, которая не оставляла никакой надежды. На мгновение показалось, что в кресле перед камерой сидит сама Смерть.
Но только на мгновение. Потом Дженкин, с огромным усилием взяв себя в руки, отогнал это леденящее кровь видение и приступил к переговорам — ведь если заранее обсудить все детали, процесс съемки займет не более двух минут.
— Простите, — сказал он смущенно, слегка заикаясь, — я — ммм — не вполне понял. Вы, очевидно, хотите позировать для портрета. У меня был напряженный день, и я уже не ждал посетителей.
В этот момент раздался бой часов — ровно шесть. Но Дженкин, поглощенный своими мыслями, не слышал ничего вокруг. «Человек не должен фотографироваться, когда он одной ногой в могиле, — думал фотограф. — Господи! А что, если Уилсон потребует, чтобы я сделал много снимков и тут же их проявил?!»
Он начал обсуждать с клиентом размеры, цены и сроки — обычная профессиональная скороговорка, — но тот не удостоил его ни ответом, ни комментариями. Уилсон производил впечатление человека, который очень спешит и хочет поскорее завершить неприятное дело без лишней болтовни. Многие из тех, кого Дженкину приходилось фотографировать, вели себя подобным образом: даже прием у стоматолога напрягал их меньше, чем позирование перед камерой. Пока он заполнял паузы ничего не значащими профессиональными репликами, посетитель по-прежнему неподвижно смотрел в объектив, сидя все в той же позе, которую принял с самого начала. Мистер Дженкин гордился своим умением придавать человеку веселый и благополучный вид, однако с этим клиентом, похоже, все усилия были тщетны. Только позднее он осознал, что ни разу не прикоснулся к Уилсону — что-то безнадежное в болезненной внешности букиниста не позволяло ему подойти поближе, чтобы поправить его позу, которую тот не хотел менять с такой настойчивостью.