Витек осмотрелся. На всей убогой обстановке лежала печать заброшенности. Здесь не чувствовалось жилого духа. Иногда ты просто понимаешь, что к вещам давно не прикасались. Тепло ушло. Остались только мертвые вещи.
Витек вполне мог себе представить, как все случилось. В одно прекрасное утро к дому подкатили чиновники ЖЭКа, милиция и строители. Все закончилось в один час. Жильцов обнадежили строительством забора вокруг аварийного дома, а бездомных детей из подвала вывели, посадили в машины и увезли. Кого куда. Причем никто так и не вернулся на прежнее место, как уже не раз бывало. Видно, пацанов крепко взяли в оборот.
Витя бросил пакеты на диван и сам прыгнул на его упругое пыльное тело. Лениво взял из кипы журналов, разбросанных по полу, девчоночий «Космополитен» за март 1998 года.
«7 обнаженных девушек, вполне довольных собой» — вещала розовая страница, изображавшая красотку с соблазнительно приоткрытыми губами.
«Я влюблена в своего отчима»
«Человек войны — как с ним жить?»
«Что мужчины считают сексуальным»
Глупость и респектабельность иногда отлично уживались друг с другом.
Журнал исторгал в красках и то и другое. Плюс реклама.
Почему бы им не написать о семи пацанах, совсем недовольных тем, что кто-то решил за них, как им лучше жить?
Почему бы им не написать о ненависти, которую иногда испытываешь ко всему миру, или злобе, которую мир испытывает к тебе?
Почему бы им не написать о Большом Эдике, умевшем рассмешить пеструю компанию детей и подростков забористым анекдотом или своими диванными проделками с Любкой?
Почему бы им не написать про Косого, бежавшего с родителями из Грозного, но добравшегося до Москвы в одиночестве, потому что родителей на одной из пустынных дорог расстреляли бородатые люди в камуфляже? Косому было тогда семь лет. Он ходил во второй класс. Теперь он умел читать только по слогам, а считал хорошо лишь деньги.
Почему бы им не написать о братьях Жорике и Писюне? У них была бабушка и своя комната, они учились музыке и читали книги. Потом бабушка умерла, а квартирой завладела ее сестра. Она же сочла, что старость и молодость несовместимы. По крайней мере, ее собственная старость. Братья попали в интернат — мир чуждый и безжалостный к тем, кто каждый день на обед получал домашний суп, а на десерт кусок пирога, кто привык к любви и заботе. Меньшого Писюна там так напугали, что он частенько просыпался в собственной луже. Улица показалась братьям привлекательнее детского дома. Им нужны были свобода и чувство собственного достоинства.
Почему бы им не написать о Чукче? Прозвали его так за раскосые глаза, хотя он был отпрыском русской девушки и китайца, учившегося в университете. Когда он родился, русская мама даже не захотела его увидеть. Она оставила сына на попечение государства. Так началась кочевая жизнь Чукчи по ледяной тундре людского равнодушия. Чукча сделался хитрым, молчаливым и ловким малым, любившим повторять при особом расположении духа, когда живот был полон, а из заначки доставалась дорогая сигарета: «Моя твоя яйца оторвет и глазом не моргнет. Спорим?». К чему говорились эти слова, где он их слышал и зачем повторял, никто не мог понять. Может быть, просто подыгрывал своей кличке, при этом предупреждая, что он только на вид бесхребетный, глупый недотепа, но не на самом деле.