— Это римские шпионы! — крикнул он. — Держите их хорошенько. Убейте, если они будут сопротивляться.
— Вот видишь, — произнесла Мариамна, — разве я не предупреждала тебя?
Стражи Храма схватили наши руки. Я видел, как Британник положил руку на меч, но не вытащил его. Он гневно смотрел на Ревекку и бормотал что-то о проклятой ведьме. Он думал, что Ревекка наложила на меня чары, чтобы свести с ума, потому что лишь так он мог объяснить мое опрометчивое поведение.
— Ты завел нас в осиное гнездо, — буркнул он.
Тем временем Элеазар обрушил свой гнев на несчастного часового, члена стражи Храма, стоящего на часах у ворот дворца и пропустившего нас, не окликнув. Он проклинал, негодовал и возбудил себя до высшей стадии гнева. Что это за часовые, если любой римский шпион в Иерусалиме может пройти прямиком во дворец первосвященника?
— В римском войске тебя бы убили за такую небрежность.
— Откуда же мне было знать, что они римляне, — возразил часовой. — Они одеты как евреи.
— Вот глупец! Да стали бы они одеваться римлянами, если пришли шпионить? — возразил Элеазар, вытаскивая меч, словно собираясь на месте прикончить несчастного. Однако он передумал и велел страже увести его в палату наказаний, где он получит сорок ударов без одного, как предписано еврейским законом. Затем, повернувшись к нам, он быстро объявил, что мы будем использованы для примера тем римлянам, что занимаются шпионажем.
— Выведите их из города на Голгофу, и там накажите, как наказывают шпионов.
Стража повернулась к нам и собиралась выволочь из комнаты, но Ревекка, вскочив с места, встала перед стражей и горящими глазами взглянула на Элеазара.
— Ты не имеешь права осуждать их! — гневно выкрикнула она. — Разве мы бросили вызов Риму, чтобы позволить тебе стать еще худшим тираном, чем Гессий Флор? Ты узурпируешь власть Синедриона и приговариваешь их к смерти, не выслушав?
Губы Элеазара скривились. Брат и сестра стояли, пристально глядя друг на друга.
— Значит, ты еще не избавилась от своего пристрастия к римлянам? — ядовито спросил он.
— Луций пришел не как римлянин. Скажи ему, Луций. Скажи, зачем ты пришел.
— Я пришел ради любви, которую испытываю к тебе и к народу моей матери. Я пришел, чтобы сделать твое дело своим, твою битву своей битвой. Но Элеазар не верит мне, и из-за того что ненавидит меня, считает меня шпионом. С ним бесполезно говорить. Он с самого начала был глупцом.
Тут Элеазар разозлился еще больше и закричал, что он выполняет волю Бога, и что Бог сообщил ему, что я шпион. На это я ничего не ответил, и даже когда Ревекка стала умолять меня сказать еще что-нибудь в собственную защиту, я упрямо молчал, впав в странное состояние, к которому я склонен, особенно в момент опасности, угрожающей моей жизни. Неожиданно, я как-то удалялся от всего происходящего, словно зритель, наблюдающей пьесу, очень скучную и глупую пьесу, где каждый говорит бессмыслицу, а худшей бессмыслицей было то, что Элеазар утверждает будто выполняет волю Бога. В этом заключалась его слабость и слабость многих евреев, что вбив в свои упрямые головы какую-нибудь идею, они начинали считать, что ее вложил в них Бог, и что голос их глупости это голос самого Бога. Бессмыслица Элеазара до того потрясла меня и все его поведение казалось таким глупым, что моя ревность и мой интузиазм по отношению к еврейскому делу были поглощены серой волной неприязни, и я даже не мог потрудиться и защитить самого себя от его обвинений. Даже любовь, которую я испытывал к Ревекке, превратилась в тень. Поэтому я ничего не отвечал, а только устало ждал, пока Элеазар болтал о воле Бога.