— Луций, Луций! Скажи что-нибудь! — взывала Ревекка. — Неужели ты не понимаешь, что он убьет тебя, если ты не защитить себя?
— Уведите их! — крикнул Элеазар, и так как Ревекка по прежнему стояла на пути стражи, он схватил ее и с такой силой оттолкнул в сторону, что она упала на пол. Элеазар гневно смотрел на нее.
— Это научит тебя не вмешиваться в дела, которые тебя не касаются. Уведите их. Пусть римляне знают, как мы относимся к шпионам.
И вновь стража повела нас к двери. Но неожиданно в комнате раздался голос, голос, исполненный власти и силы, голос, отразившийся от сводчатого потолка.
— Стойте!
Мы резко обернулись. Ананья, отец Элеазара, поднялся на ноги, высокая благородная фигра в одежде священника, его длинная белая борода достигла пояса. В его глазах, обращенных к Элеазару, был гнев.
— Ты не будешь слушать ее, — сказал он, указывая на Ревекку, по прежнему лежащую там, куда швынул ее брат, — но будешь слушать меня. Сначала ответь мне. Кто поставил тебя судьей во Израиле? Кто даровал тебе права над жизнью и смертью? По какому праву ты приговорил этих людей?
— Они шпионы, — ответил Элеазар, несколько смущенный гневом отца. — Они пришли, чтобы погубить нас.
— А как ты докажешь, что они лазутчики? Луций заявил, что примет нашу веру и будет сражаться на нашей стороне, если война станет неизбежной. Почему ты отвергаешь его предложение и относишься к нему, словно он преступник?
— Я не верю тому, что он говорит. Он хочет воспользоваться нашим легковерием.
По большому залу пронесся гул, и поднялся старик, заговоривший о дне распятия старейших.
— Разве это не тот юноша, — заметил он, — который в одиночку выступил против Гессия Флора и назвал имя Симона бен Гиора? Разве не он крикнул, что распятие наших старейшин — нарушение всех священных римских законов? И разве Флор не угрожал ему той же смертью, которой он и вправду подверг бы юношу, если бы Септимий не обнажил меч в его защиту?
Гул стал громче, люди кивали головами, бросая на меня ободряющие взгляды. Элеазар надувшись посмотрел на меня. Его недоверие и ненависть, испытываемые по отношению ко мне, не уменьшались, но он чувствовал, что мнение присутствующих склоняется в мою пользу.
— Все это ничего не значит! — воскликнул он. — Флор хитер. А протесты Луция являются частью его плана, придуманного для того, чтобы заставить нас довериться предателю. Я бы заставил его, прежде чем довериться ему, доказать его преданность нам.
— Какое еще доказательство я могу предоставить? — с отвращением спросил я. — Разве я не оставил мир своего отца и не вернулся к миру своей матери? Кровь еврейского народа течет в моих жилах. Я точно такой еврей, как и римлян.