Джим помахал миссис Выжак рукой, и та отпрянула от стекла, словно испугалась, но спустя мгновение уже махала в ответ. Поскольку она никого не боялась — вот бы Ева была такой, — то, наверное, думала о нем что-нибудь плохое. А потом ей стало стыдно. (Нет, все-таки слишком много он о себе воображает, именно так говорили ему и отец, и куратор в школе.)
Джим и Сэм поспешили в школу. Через некоторое время его приятель мотнул головой, и афро-прическа качнулась, словно плюмаж на шлеме рыцаря.
— Ну? — проныл Сэм в ухо Джиму.
— Чего ну?
— Целый квартал прошли, а ты все молчишь! Отчего в нокдауне? Все та же история? Ты и твой старик?
— Ага, — кивнул Джим. — Извини. Я задумался, ушел в себя. Как-нибудь уйду и не вернусь. Да и зачем? Так или иначе, вот моя жалкая и печальная повесть.
Сэм слушал его, перемежая рассказ только кряканьем или восклицаниями типа: «Обалдеть!» Когда Джим закончил, Сэм высказался:
— Вот дерьмо, а? Что ты можешь тут поделать? Да ничего — таков закон предков. Но тебе скоро стукнет восемнадцать, и ты сможешь послать своего старика подальше.
— Если мы до того не поубиваем друг друга.
— Слушай, мы с мамашей утром поругались, совсем как ты с отцом. Только у нее одна тема — музыка. Говорит: «Я работала так, что задница отваливалась, каждый грош считала, и все ради того, чтобы ты мог учиться играть на рояле и на гитаре. А теперь ты хочешь вырядиться, как панк, и позорить меня с отцом! А что скажут наши друзья и ксендз Кохановский! Святители небесные, дева Мария, помогите мне! Я-то хотела, чтобы ты играл классику, Шопена и Моцарта — тогда бы я могла гордиться тобой! Погляди на себя!» И так далее. Вот тут я и ляпнул то, чего не следовало говорить — но у меня прямо багровые круги пошли перед глазами.
Сэм описал несколько кругов обеими руками, причем в одной из них была зажата сумка с завтраком. Вот за такие жесты он и получил прозвище «Ветряк».
— «Задница, говоришь, отваливалась? А это что?» — И показываю на ее мощную корму. Прости мне, Боже, я ведь люблю мать, хоть она то и дело проедает мне плешь. В меня полетели тарелки, я еле увернулся, а старик ржет, как сумасшедший, прямо по полу катается — рад видеть, что досталось еще кому-то, кроме него.
Джима задело, что Сэма, похоже, не очень волнуют его трудности с отцом. Стоило ему открываться, ища сочувствия, понимания, совета! И это называется лучший друг? Болтает только о собственных проблемах — но эти разговоры Джим слышал уже много раз.