— Ей нездоровится. — оправдывался за мать Адам, — Страдает от какой-то болезни, что называется «невралгия».
— Да, мне Анна говорила.
Адам шагал, глядя себе под ноги, затем резко остановился и вопросил:
— Почему с женщинами всегда так сложно?
Вышло у него столь трагично, что Старбак не сдержал смеха.
Впрочем, мрачное настроение владело Адамом недолго. Праздник предлагал уйму увеселений. На стрельбище можно было пострелять из ружей образца 1841 года в соломенных болванов, обряженных под янки в тряпьё и цилиндры. Любой, кто попадал в бумажные мишени, пришпиленные к груди чучел, получал серебряный доллар. Из чана с водой желающие могли попытаться выудить без помощи рук яблоко. Для офицеров и искусных наездников были скачки с препятствиями, для рядовых и штатских простолюдинов — перетягивание каната. И, конечно, «тянигусь».
— Что за «тянигусь» такой? — поинтересовался Старбак.
Адам вытаращил на него глаза:
— У вас в Бостоне нет «тянигуся»?
— Нет, но взамен у нас есть такая штука, как цивилизация. Это всяческие библиотеки, церкви, школы…
Адам сунул другу кулак в бок и отскочил на безопасное расстояние:
— Тебе «тянигусь» понравится. Подвешивается гусь, а шея ему густо мажется маслом. Кто ухитрится свернуть ему башку, забирает гуся себе.
— Гусь, что, живой? — ужаснулся Старбак.
— Ну да. Согласись, нелепо свёртывать голову мёртвому гусю. Конечно, живой.
Но перед тем, как отдать должное всем развлечениям по очереди, друзья направились в беседку, где расположились фотографы, оплаченные и специально приглашённые из Ричмонда Вашингтоном Фальконером, желавшим, чтобы каждый из легионеров увековечил свой образ. Фотографические портреты, отпечатанные в узорчатых рамочках, должны были напоминать им в глубокой старости о героическом прошлом. Вашингтон Фальконер подал подчинённым пример, сев в высокое кресло первым. Адам стал вторым.
Процесс был долгим. Голову Адама фотограф втиснул в железную рамку наверху спинки кресла. От тех, кто будет потом рассматривать картинку, раму скрыли волосами и кепи Адама. Требовалась она для того, чтобы голова пребывала в неподвижности, пока в деревянном корпусе аппарата происходит таинственное действо фотографирования. В левую руку Адам получил револьвер, в правую — обнажённую саблю.
— К чему такая воинственность? — спросил Адам у отца.
— Так модно, сын. Потом гордиться будешь этой картинкой.
За креслом были развёрнуты знамёна Легиона. Адам сидел, будто аршин проглотив. Обливающийся потом помощник фотографа принёс из технического фургончика влажную стеклянную пластинку. Её вставили в аппарат, Адаму приказали не дышать, а фотограф снял крышку.