— Пулеметы на нас наведены, — сказал отец. — Под пулеметами работаем. Ты бы ложился спать, Андрюша.
Сказал он это ласково, и я чуть тогда не заплакал. Должно быть, перетерпел много и не ожидал от отца такой сердечности.
Разделся, лег и уснул. Сколько проспал — не помню. Ночью кто-то меня дергает за плечо, плачет надо мной, просит проснуться. С трудом открыл глаза. Тьма, ничего не видно. Слышу — мать шепчет:
— Андрюша, вставай. Вставай, Андрюша, смерть за тобой идет.
— Что такое?
Мать не может говорить, дыхание у нее спирает.
— Старик, — говорит, — куда-то пошел ночью. Как бы не было беды, Андрюша. Одевайся. Я проведу тебя до Анастаса. Он верный человек. Он — друг, не обманет.
— Куда пошел папаша? — спрашиваю ее.
Она трясется, молчит.
Я быстро оделся. Мать накинула дырявый платок, и мы пошли из дому. В жизни не видел я такой ночи. Ветер бьет злым снегом и галькой в лицо. Тихо в городке — все собаки подохли от голода. Темно — не видно своей руки.
Потом слышим — идут! Я втащил мать за рукав в какой-то двор, за ворота. Прошли.
— Это они, — говорит мать. — Винтовками брякают. И старик с ними. Я его шаг хорошо знаю.
Анастаса я помнил еще с детства. Был он грек из города Воло. Человек отважный и верный, старый контрабандист.
Я ему сказал:
— Надо бежать на тот берег пролива, в Тамань. Перевези, будь другом.
— Скольких?
— Вот нас двоих — меня и мать.
— А старуху зачем?
— Надо.
— Едем, — говорит Анастас. — Минут пять назад „они“ тут прошли. Время горит. Айда на берег! Денег твоих мне не надо.
Мать стоит в стороне и плачет. Я хотел ее успокоить, говорю:
— Не плачь, мамуся. Все, даст бог, обойдется.
Ради нее я бога помянул. А она мне отвечает:
— Не сердись на меня, Андрюша. Один ты у меня на свете, и ради того я с тобой не поеду.
Я ее, признаться, не понял. Анастас меня торопил. Ждать было нельзя. Мы кинулись на берег, к дощатой пристани. Я обнял мать и соскочил в шлюпку. Отчалили.
Ветер. Человеческого голоса не слышно. Но все же мне почудилось, что на берегу кто-то не то стонет, не то плачет. Догадался, что это мать, но не до того было — пришлось грести что есть силы.
Я гребу, а Анастас сидит на руле. Отчаянный был моряк. Ночью нюхом все знал. Одного только боялся — чтобы не попасть под „фонарь“, — так рыбаки называли прожектор с белого миноносца, сторожившего пролив.
Но „фонаря“ не было видно. Белые были уверены, что в такую ночь никто не решится удирать на тот берег.
Минут через десять с нашего берега ударило несколько выстрелов. Тотчас же лег на воду огонь прожектора с миноносца. Он медленно полз по горизонту, и тут я увидел, в какую штормовую ночь мы вышли, — пролив был седой от бурунов.