— Ну чего ты стоишь? — бормотал, запинаясь, очкарик. — Живо снимай свою ледяную робу…
— Д-да, ага, щ-щас, все брошу… — бормотала Инга. — Ты меня сперва это самое, Воро…
— Туда, — услужливо показал Максимов в сторону камина.
В дальнейшем разобрались, что свои усилия в благородном деле «смазывания лыж» Каратаев с Ингой не объединяли. Первый вывалился в лютую стужу, пробежал по дорожке до беседки, а далее, чтобы скоротать изгибы аллеи, потрюхал напрямик. Он вообразил, что под ногами будет плотная корка слежавшегося снега. Оказалось, что не совсем. Первый раз он провалился по колено, потом по пояс, а затем крупно пожалел, что собрался на рискованную авантюру в одиночку. Через десять минут, вконец замороженный, с отнимающимися ногами, Каратаев выбрался на дорогу, ведущую от пансионата, и начал соображать, что до ближайшей автотрассы топать не менее часа, что, в принципе, значительно выше человеческих сил. Тяжело представить эту пытку, особенно зная, что за плечами теплый камин. Но метров триста он все же одолел, после чего развернулся и, проклиная суровую сибирскую реальность, побежал в дом.
Одиссея Инги Локтионовой протекала иначе. Женские извилины, по уверению многих (женщин), существенно длиннее мужских. Однако и закручены они не в пример последним. Дабы не ходить вокруг беседки, что, вполне справедливо, давало дополнительный полукруг, Инга побежала куда-то направо. Пролезла мимо подсобок и, к глубокому огорчению, обнаружила себя в гуще колючего кустарника, который имел на нее коварные планы и мертвой хваткой вцепился в пуховик. Дул пронизывающий ветер. Ноги замерзали стремительно. Лица она уже не чувствовала. Помаявшись среди криворуких кустов, Инга кое-как выбралась на северную оконечность пансионата и, проваливаясь по колено, побрела вдоль фундамента. Эта пытка ей казалась бесконечной. Зачем она убежала из дома, Инга уже не помнила, брела и плакала, пока не уткнулась в парадное крыльцо, призывно освещенное светом из вестибюля…
— Ненавижу я тебя, Ворович, — стучала зубами Инга, норовя с головой залезть в камин. — Почему ты позволил мне это сделать?.. Почему ты не пошел со мной, гад ты очкастый?.. Боже, как я тебя ненавижу…
Очкарик недоуменно посверкивал очками. Действительно, как он посмел проявить такое хамство по отношению к женщине?
— Не расстраивайтесь, Ворович, — цинично усмехался Максимов. — Если женщина вас ненавидит, значит, любит. Или любила. Или будет любить. А вообще мне тоже непонятно, как вы умудрились ее отпустить, не сказав ни слова?
— Да говорил он какие-то слова, — фыркнул, заходя в столовую, Пустовой. — Но больше мямлил и попискивал.