– Ликоннис!
Я услышал, как тучный писец резво протопал по лестнице на галерейку, но когда Ликоннис показался в дверях, он вовсе не запыхался.
– Звали? – подался он к Балдезару.
– Дрот приволок мусор и думает, что это какой-то шифр.
– Шифр? – переспросил писец.
Если бы не хозяин, он даже руки небось потер бы от удовольствия. Его возбуждение ощущалось чуть не физически.
– Можно взглянуть?
Я вопросительно поглядел на Балдезара, извлек из мешочка полоску бумаги и передал Ликоннису.
– Ликоннис исследовал тайнопись и историю имперской тайной стражи, – сухо сообщил Балдезар. И фыркнул: – Поверить не могу, что эта белиберда кому-то пригодилась.
Ликоннис обиженно закусил губу и склонился над бумажкой. Пощупал и осмотрел со всех сторон в манере, к которой я уже привыкал. И нахмурился.
– Где ты это взял?
Я молча скрестил руки на груди.
Ликоннис зарделся.
– Конечно-конечно. Прости, что спросил. Насколько я понял, ты разглядел сефты для «пистос» и «иммус»?
Я кивнул. Ликоннис поднял бумажку к свету, потом пожал плечами и вернул ее мне.
– Может, здесь и есть что-то полезное, но похоже на обрывок какого-то черновика. Здесь что-то важное?
– Вопрос жизни и смерти, – сказал я, подумав об Ателе.
Ликоннис враз посерьезнел. Я не сдержал улыбки: интересно, писец волнуется за меня или за владельца бумажки? Наверное, за обоих.
– Не слышали о такой Иокладии? – спросил я.
– О ком? – не понял Балдезар.
Я оглянулся на старшего писца. Никак рассматривает меня?
– Иокладия, – повторил я.
– Кроме как в темных преданиях – нет, не слыхал. А ты, Ликоннис?
Тот отрицательно помотал головой:
– Нет. – И робко улыбнулся. – Во всяком случае, никого из живших в последние три столетия…
– Ну и утро мне выдалось, – пробормотал я, вставая. – Я почему-то не удивлен.
Я кивнул Балдезару, почтительно поклонился Ликоннису – нарочно, чтобы побесить его хозяина, – и вышел из кабинета.
В обычные дни от Балдезаровой лавки до моего дома бывало рукой подать. Сегодня я шел столько же, сколько всегда, но впятеро тяжелее. Солнце казалось ярче, толпа – гуще, мостовая – грязнее. Сил на них не осталось.
К аптеке, над которой я жил, я добрел в состоянии полного отупения. Со вздохом облегчения собрался зайти в аптеку и выпросить у Эппириса еще ахрами, но вспомнил о моем бугристом, разоренном ложе, и оно победило. Я двинулся к лестнице.
– Эй, Нос! – послышалось сзади.
Они еще далеко – шагах в десяти. Огромное расстояние. Повернуться на голос? Нет. Не обратишь на человека внимания – он и отлипнет.
– Эй, Нос, кому говорят!..
Нет, не желает уходить. Ангелы, что за болван! И я сложил пальцы в красноречивый, вполне искренний и глубоко оскорбительный знак. Не оборачиваясь, показал его невидимому собеседнику и поплелся дальше.