Матушка была рада.
Впрочем, радость ее длилась недолго. Привыкшая к строгим порядкам отцовского дома, к батюшкиной бережливости, которая порой доходила до сквалыжности, она с головой и готовностью окунулась в новую жизнь. Та ей казалась чем-то вроде шампанского вина, легкого и веселого. Вот только похмелье выходило тяжелым.
Ее супруг, в дни получки носивший матушку на руках, с готовностью осыпал ее цветами и комплиментами. Жалованье его и без того было невеликим, а уж тратилось и вовсе в считаные дни. А после того как отец Марии к игре пристрастился, то и в часы. Он занимал, не думая о долгах, порой выигрывая, и тогда раздавая хотя бы часть их, но куда чаще случались неудачи.
И тогда отец становился мрачен.
– Ничего, кнопка, – Мари была единственной, кто не боялся подходить к нему, когда он хандрил, – будет и на нашей улице праздник. Вот посмотришь!
Жена, которая пилила и ныла, много плакала, кляла себя за глупость и давешний побег, давно стала обузой, но вот маленькую дочь Казимир любил безоглядно. Ради нее сдерживался, сколько мог, а после, вновь проигравшись, плакал, каялся, обещал, что ныне – в последний раз.
Он и пить-то стал, желая вином заглушить голос совести.
Жена его, поджав губы, терпела. Твердою рукой – сказалась отцовская выучка – она приноровилась вести небольшое хозяйство, сама же шила и, как выяснилось, довольно неплохо, что и давало ей небольшой, однако стабильный доход. И зачастую случалось ей выплачивать мужнины долги или же хоть как-то откупаться от кредиторов.
Как ни странно, теперь, когда ушли первая горечь и растерянность, в браке этом она была почти счастлива. Казимир, ставший чужим человеком, о котором она заботилась скорее по привычке, в жизнь ее не вмешивался, многого не требовал, и она, привыкшая к отцовскому диктату, чувствовала себя странно свободной.
– Твой отец, – приговаривала она дочери, усаживаясь за шитье, – слабый никчемный человек. Посмотри на него. И посмотри на меня…
Мари смотрела. Отец в ее представлении был человеком праздника. Он появлялся вкусно пахнущий, с цветами и конфетами, подхватывал ее на руки, подбрасывал к потолку и целовал, щекоча длинными соломенного колера усами.
Он громко смеялся. И называл Мари солнышком.
Матушка же вечно была недовольна. Она работала, а если не работала, то думала о работе. Или о том, что Мари вымазала новое платье… или волосы у нее растрепались… или она горбится… или вновь бездельничает… А бездельем сыт не будешь.
Она зудела и зудела, приводя в пример Казимира, его никчемность, слабость и собственную силу. Мари же думала о том, что, если бы маменьки вдруг не стало, они бы с отцом зажили вдвоем и жизнь стала бы сплошным праздником.