Верно. Анна пыталась. Не раз и не два, но треклятое непокорное сердце продолжало болеть.
– Я видел тебя, видел ее. Знал, что она не желает выходить за меня замуж, что ей больше по нраву Ференц… что она… и он…
Мрачнеет. И черты лица заостряются. Анне хочется утешить его, и она нежно проводит по морщине, что пересекает лоб.
– Она в глаза мне заявила, что стала его любовницей.
– Надеялась расстроить свадьбу?
– Нет, – Франц печально усмехнулся. – Просто мстила, что Ференцу она не нужна женой… а я… я ведь согласился и на это.
Бестолковый влюбленный мальчик, который не способен был избавиться от любви. Ему и сейчас больно!
– Я проклинал себя за слабость. Хотел прекратить это… и не мог.
А не он ли, ясноглазый и мечтательный, вспыхивающий румянцем по одному взгляду Ольги, убил ее? Из ревности, из мести, из душевной муки? И если так, то можно ли его осуждать? Разве Анна сама не испытывала того же? Сколько раз она желала умереть и… и быть может, исполнит наконец желание?!
– Когда Ольга умерла, – Франц перехватил Аннины пальцы и теперь гладил их, подносил к губам, но не смел прикоснуться, и дыхание его ласкало кожу, – я испытал одновременно и величайшее отчаяние, и огромное облегчение. Я мечтал о ее любви, о том, что если буду настойчив, она дрогнет…
– Однажды увидит, что ты стоишь ласкового взгляда?
Чуть более ласкового, нежели обычно. Но время шло, день за днем, а он смотрел, как прежде. И Ольга смеялась над этой глупой надеждой. Пожалуй, ее веселила и сама Анна, и нелепая ее влюбленность, и Франц, слепой в своей одержимости… Витольд… Мари…
Театр, созданный для одной Ольги.
– Прости, – Франц прижал ее ладонь к своей щеке. – Прости меня за все, пожалуйста!
Давно простила.
Прокляла. И снова простила, устав мучиться.
– Тогда я сказал, что ненавижу тебя, – он смотрел снизу вверх, и Анна, отраженная в зеркалах его глаз, была почти красива. – И это было правдой. Я спрашивал, почему умерла она, а не ты. Ты была…
– Навязчива?
– Нет.
– Отвратительна?
– Нет, Анна… холодна. Отстраненна. Замкнута. И бесконечно добра. Я не хотел видеть этой твоей доброты и сочувствия, которое ранило меня сильнее, чем презрение Ференца. Я желал, чтобы ты умерла, а она…
– Если бы было возможно поменяться с Ольгой, я бы сделала это.
Тишина. И робкое потрескивание пламени, скрытого за каминным экраном.
– Потом были письма, – Франц разжал пальцы, но Анна не спешила убрать руку от его лица.
Непристойно. И ее желание. И сам этот разговор. И… ей ли думать о приличиях, старой деве, чья жизнь была лишена всякого смысла?!
– Я цеплялся за них и за твои воспоминания. Жил от письма к письму, постоянно дрожал, что ты решишь оборвать эту нить, и… вел себя безобразно.