— Не нашел? — спросил Семен.
— Нет.
— Расслабься. Если бы я был духом Тиберия, я бы сюда и носа не сунул. Подумай: я убил Иисуса, прошло две тысячи лет, и на крыше моего дома люди ставят памятник! И не самому Иисусу, а его матери!
— Тиберий не убивал Иисуса.
— Нет, — спокойно возразил Семен. — Его вина прямая. Он управлял системой, которая убила Иисуса. Ты сам рассказывал, что при Тиберии Римская империя беспредельно процветала. Так что — пошел он на хер. И дух его тоже. История стерла парня. Смотри: рассвет начинается.
Вокруг нас уже проснулись и запели птицы.
Линию горизонта закрывали облака, и мы с Семеном не увидели первый луч.
Сначала пропали звезды, одна за другой, как бы стесняясь: пора уходить — вот-вот появится здешний хозяин; потом тени налились синевой; наконец сам хозяин ударил снизу всею силой, окрасил облака розовым золотом, отменил их и покатился вверх; закричали чайки в унисон своим сухопутным собратьям, но более хрипло — морские птицы сильнее, грубее материковых. Бледная луна поспешила за кулисы действа. Ультрамарин ослепил меня, забывшего и про Семена, и про жабры, и про Тиберия, дух которого, разумеется, именно в этот самый миг скользнул мимо — улучил момент, когда незваные гости отвлеклись, чтоб спрятаться до нового заката. Призраки мертвых тиранов не любят живой суеты.
С севера накатила новая, более плотная, цинково-серая туча, но и она только украсила процесс, смягчила золотое свечение до более мягкого серебряного, а в дыры лилось и падало драгоценное сверкание.
— Они видят это каждый день, — тихо сказал Семен.
— Завидуешь?
Макаров гордо рассмеялся.
— Нет. Глупо завидовать обитателям рая. Их жабры в порядке. А мы — сухопутные существа. Наши жабры всегда воспалены. Мечта о море все время с нами. Сидит в подсознании. Бегаем по городу, нюхаем выхлопные газы, хрипим… Картинки с пальмами на стены вешаем… И когда приезжаем — жабры в восторге. То есть у нас есть этот адский восторг, а у них его нет.
— Думаешь, мы приехали из ада?
Семен ответил только спустя время: когда уже шли обратно.
Перелезать через ворота не стали, нашли сбоку дыру в заборе.
— Москва не ад, — произнес Семен. — Она вне этих категорий.
Облака теперь закрыли всю восточную половину синего купола, оставив единственную прореху — оттуда к поверхности воды опускался идеально прямой столб золотого пламени.
— Надо было взять фотоаппарат, — сказал я.
— Нет, — возразил Макаров. — Уговор был: только самое необходимое.
Городишко очнулся. Знаменитые на весь мир, увековеченные живописцами длинные итальянские тени, фиолетовые, твердые — как бы не обрезаться, — пролегли меж углов и карнизов. Из-за изгородей вылетали бытовые шумы. Матери многословно уговаривали детей поторапливаться в школу, молодежь заводила мотороллеры, зеленщики вытаскивали ящики с лимонами.