Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе (Варбанец) - страница 102

Объективно избрание Фридриха означало крах реформационных надежд и «Священной Римской империи германской нации» (что потом и вызвало в немецкой реформаторской партии намерения его переизбрать). Вышедший на политическую арену, когда в Европе колебались основы феодального строя, он встал прежде всего на их защиту, последовательно предавая патриотические интересы, поэтому с 1446 г. поддерживал папский диктат, с интронизации Пия II перешел в наступление на немецкие реформаторские гнезда. Неясно, могли ли знать современники написанное в 1443 г. Энеем Сильвием Пикколомини, тогда еще советником императора, обращение Фридриха за помощью к Карлу VII, где весьма точно сформулировано, что восстания сервов против господ — угроза для всех королей. Но известно было, что вторичное вторжение арманьяков и оккупация ими части Эльзаса под водительством дофина Франции в 1444 г. произошли с его согласия и в вынудившей их уйти партизанской войне — местами под знаменем башмака — отождествления его с народным Фридрихом быть не могло (в немецком крестьянстве подстановка реального короля вместо народного не получилась). В это время Гутенберга в Страсбурге уже не было. И вероятно, что его исчезновение в марте 1444 г. было вынужденным, даже бегством, но совсем не от недовольства компаньонов. По обращению Фридриха III к французскому королю видна решимость этого якобы нерешительного императора расправиться с антифеодальным движением, а значит — с идейными его обоснованиями. Для печатника «Сивиллиной книги», объявившего в ней свое имя в надежде на иное развитие событий, такой их крен был угрожающим. Можно полагать, что братья Дритцены, чтобы получить секрет производства, части которого были у них в доме, деятельность сообщества из виду не упускали, пути для доноса или для шантажа таковым ни им, ни кому другому заказаны не были. Предполагать снисходительность к еретизму — тогда жупелом было гуситство — у занявшего в 1440 г. страсбургский епископский стол молодого пфальцграфа Руперта (который и «кормление» это получил как отпрыск королевского рода, и первые годы своего епископата ознаменовал похождениями отнюдь не духовного свойства, и в деле защиты от арманьяков в 1444–45 гг. держался уклончиво), оснований нет. Сам ли увидел Гутенберг нависшую опасность, был ли предупрежден «по цепочке» того братства, к коему принадлежал, его уход из Страсбурга правдоподобней всего связывать с такой угрозой. Нельзя судить, фигурировала ли «Сивиллина книга» в судебном разбирательстве 1455 г. в Майнце. По ряду признаков — по тому, что Фуст и Шеффер в 1457 и 1459 гг. отважились на свой колофон, что Дитер в 1459 г. удалил Гутенберга в Бамберг и др. — можно думать, что подозрение в ереси, хотя судом снятое, для каких-то значимых здесь кругов продолжало на нем висеть. Прямой связью «Сивиллиной книги» с народным еретизмом диктовалась для ранних известий необходимость так или иначе отженить Гутенберга от указанной в ее колофоне даты изобретения. Тем более, что крестовопоходно-хилиастическая форма антифеодальных движений — вплоть до крестьянской войны 1525 г. и в ней самой — была в Германии постоянной. Можно ли думать, что эта брошюра, от которой ныне известно пол-листка, имела столь длительную жизнь? Если предполагать крестьянский (и смыкавшихся с ним городских низов) ареал бытования (крупный шрифт делал брошюру доступной и для полуграмотных) — безусловно. О долгожительстве книги в этой среде можно судить хотя бы по русским раскольникам. А для книжных кругов она, благодаря объявлению об изобретении, если не сразу (сперва, быть может, как курьез), то после Псалтыри 1457 г. обрела значение первого памятника печати. Так, по-видимому, сначала воспринял ее Вимпфелинг, старавшийся восстановить попранную в Майнце по отношению к Гутенбергу справедливость, затем испугался и после попытки сохранить имя изобретателя, разделив его на «некоего страсбуржца» и майнцского Генсфлейша, вообще о нем замолчал. Быть может, гласно утверждать его первоизобретательство в 1490–1500-х гг. позволила наступившая после смерти Фридриха как бы повторность ситуации — новый император, активизация турецкой опасности. В эти годы в страсбургской и базельской титульной гравюре возникает символика «Сивиллиной книги» (в изданиях крестовопоходного призыва гуманиста Себастьяна Бранта к Максимилиану I она была верноподданической, не раз издается текст (вторая версия). Это продлилось недолго: с 1509 г. Йоханн Шеффер снова смог заменить Гутенберга своим дедом. Фуст-шефферовская конструкция изначально исходила из неприемлемости начавшего с «Сивиллиной книги» изобретателя книгопечатания. Другое дело, что Петеру Шефферу пришлось слегка попятиться (см. гл. VIII), считаясь с известностью Гутенберга у современников, с его положением при Адольфе Нассау, со слухами о страшной его смерти (или с ее реальностью: она напоминает расправы тайных судов с неугодными им людьми).