К вечеру я уже чувствовал себя больше мертвым, чем живым. Одно радует — наконец-то наступило то время, когда солнце перестает печь раскаленным железом и на землю опускается вечерняя прохлада. На ночь мы остановились у какой-то маленькой деревушки, не более чем на десяток дворов. Еще одно испытание, ожидавшее нас, — разбивка лагеря — отняло остаток сил, и я даже не заметил, как отключился. Не разбудил меня даже шум, всю ночь не смолкавший в лагере; как и говорил Клони, лишь только на поле рядом с деревней выросли палатки наемников, тут же появились и женщины, и мужчины. Последние предлагали наемникам различные товары, от еды и выпивки до тех же женщин — своих жен и дочерей. Но я обо всем этом узнал только утром, после того как сапог Ламила прогнал сон.
Снова дорога. Я заметил, что Баин, несмотря на стертые ноги, отчего-то слишком веселый. Конечно, сволочь, едет себе в повозке…
— Алин, как тебе вчерашние девочки?! — крикнул он, заметив мой взгляд.
Все понятно — нашла свинья себе болото.
— Баин, скотина ты эдакая, — крикнул я в ответ, — какие девочки, чтоб тебя вывернуло, когда у меня отваливается все, что может отвалиться?!
Баин захихикал, и этот смех, исходящий от отдыхающего в повозке друга, показался мне, бредущему по проклятой дороге, особенно мерзким. Я подобрал с земли какой-то камешек и не целясь запустил в Баина. Не попал, но наглая морда тут же исчезла под тентом.
После обеда начались перемены к лучшему. То ли из жалости, то ли по каким-то другим причинам, наш десяток переставили в голову каравана. Наконец-то я смогу нормально дышать! Впрочем, ногам не стало от этого легче. И снова остановка на ночевку, на этот раз посреди поля, и снова в путь… А еще через два дня мы вышли к границе баронства Жилло.
Еще на подходе к границе, а это произошло уже во второй половине дня, ставший привычным темп движения прервался. Мы шли как обычно. Я смотрел только себе под ноги, знака к остановке не заметил и налетел на идущего впереди Ламила.
— Ты что, спишь, придурок?
По голосу десятника я понял, что очередную порцию ругани он выдал только для порядка, а не со злости.
— Прошу прощения, господин десятник! — Я вернулся на свое место.
— Перестраиваемся! — крикнул Ламил.
Теперь наш десяток занял место на левой обочине дороги. При этом в весьма грубых выражениях Ламил объяснил нам, что следует смотреть в оба глаза и, если кто заметит что-то подозрительное, тут же оповещать остальных. Я огляделся — подозрительным было все. Правда, вряд ли стоило говорить об этом Ламилу. Солдаты вокруг проверяли оружие и доспехи, те, кто шли без обычного для отряда кожаного жилета с бляхами, торопливо его надевал. У большинства на голове появились даже шлемы, которые до сих пор практически никто не носил.