Лэ Го тут же помрачнела и выпалила:
– Так кем ты тогда был? Свиньей.
Гоу Цюань прикусил губу, так как сразу не нашелся с ответом, когда же ему наконец пришла в голову мысль и он раскрыл рот, то на его нижней губе остался белый отпечаток от зубов.
– Так выходит, что ты вышла замуж за свинью? – пошутил он.
– Да, я свиноматка, которая еще и вынашивает от тебя порося. Доволен?
Гоу Цюань изо всех сил старался ее урезонить.
– Ну, хватит ссориться, у нас и вправду не все так плохо, мы не можем жаловаться.
От этих слов Лэ Го неожиданно снова пришла в бешенство:
– Что значит «не все так плохо» и «не можем жаловаться»? Да что у нас есть? Да ты видел, как люди живут? – Помедлив, она холодно усмехнулась: – Разве что твой папаша привез ценность невиданную – пятнадцать килограммов риса, два с половиной килограмма фасоли да две бутылки кунжутного масла.
Это замечание словно ножом прошлось по сердцу Гоу Цюаня. Если в никчемности обвиняли только его, это еще куда ни шло, но приплетать сюда родственников он позволить не мог. Гоу Цюань больше не стал вступать в перепалку, он закурил сигарету и ушел в кино. Возвратился он уже поздно, никакого ужина в доме не было, поэтому ему пришлось довольствоваться двумя тарелками лапши быстрого приготовления. Гоу Цюань лег в постель, но уснуть не мог, в голову лезли черные мысли. С печальным видом он снова встал, зажег свечу, замочил кисти, растер тушь, разложил бумагу, решив позаниматься каллиграфией. Он написал несколько строк, но это не помогло; решив отвести душу, он как бы между прочим изобразил три иероглифа, означающих ругательство «мать его так». Потом он вывел их еще раз и сам того не заметил, как у него вышло больше десяти строк почти на три листа. Гоу Цюань был настолько опьянен своими действиями, что у него даже вспотела ладонь, он все сильнее входил в раж, задействовав все известные стили письма, начиная с гравировочного и заканчивая скорописью. Тщательно оценив свою работу, он остался доволен, от сердца отлегло, теперь он чувствовал полное умиротворение. Древняя культура вкупе с ночной тишиной и невозмутимостью сделали свое дело, успокоив этого горожанина.
– Кого ругаем? – раздался неожиданный голос за его спиной.
Гоу Цюань перепугался. Он обернулся и увидел, что в дверном проеме стоит облаченная в ночную сорочку Лэ Го. При свете свечи ее силуэт выглядел пленительно-спокойным и нежно-расплывчатым.
– Никого я не ругаю. Зачем так обывательски смотреть на вещи? – с горечью отозвался Гоу Цюань. – Это ведь каллиграфия, искусство.
Их ссоры на почве заработков не закончились, а, напротив, только усугубились. Тут еще и теща навязалась со своим супом. Сам Гоу Цюань ни при каких обстоятельствах не впутал бы тещу в их отношения. Но из-за Лэ Го он в присутствии ее матери крепко выругался матом, сказав практически: «Пошла на хер». Он помнил, что произнес это себе под нос, он не думал, что выйдет так громко, что его вдруг услышат. Когда мат уже сорвался с языка, Гоу Цюань понял, что перегнул палку. Тут теща начала допрос с пристрастием. Подойдя поближе, она спросила: