В июле того года Тубэй завалил вступительные экзамены в вуз. Свои результаты Тубэй объявил отцу в день окончания экзаменов. Тот плотно сжал губы и ничего не говорил. Отсутствие зубов придавало выражению его лица горькое ощущение абсолютной беспомощности. Это изменило его донельзя. Вид его представлял грустное зрелище. Отец заложил руки за спину. Полагая, что Тубэй очень расстроился, он хотел успокоить сына. В его словах утешения, как и во время преподавания, содержались всевозможные цитаты из канонических текстов, которые он приводил без единой запинки: «С горой Тай-шань под мышкой не перешагнуть Северное море. Это невозможно. Ну и пусть». Когда он произнес это свое «ну и пусть», в его исполнении это прозвучало как-то необычно, это напомнило преисполненный отчаяния выброс струящихся рукавов во время исполнения традиционной пекинской оперы, «ну-и-пусть».
Отец тем вечером изрядно выпил и наговорился, его изощренные примеры из древнекитайских текстов и поговорок лились потоком. Тубэй пил вместе с отцом, и в конце концов он понял, из-за чего тот убивался. Его «ну и пусть» относилось не к Тубэю, а к миссии и заветам семейства Инь. Подтекстом этого «ну и пусть» звучали горькие для восьми поколений предков слова о том, что клан семейства Инь прекращает свое существование! Под занавес отец вспомнил народную пословицу, на примере которой он сделал заключение о своих недостойных сыновьях: «Сын-тигр хуже, чем сын-семьянин». Это относилось к Тунаню. А о Тубэе он отозвался еще жестче: «Сын-баран хуже, чем сын-волк». Сказав это, отец замолчал и плотно сжал губы. Тубэю показалось, что именно такое твердое и одновременно уязвимое выражение лица присуще всем представителям их учительского рода. После этого старик закрыл глаза, откинулся назад и потерял сознание.
Отца отвезли в больницу. Сначала ему поставили диагноз «тепловой удар», однако не все было так просто. После того как они поменяли две больницы, состояние отца только ухудшилось. Его организм напоминал целые недра всяких болячек: чем глубже проводили обследование, тем больше недугов у него находили. Сначала ему сделали рентген с применением бариевой каши, потом сделали гастроскопию, потом провели гистологический анализ, в результате, к всеобщему ужасу семейства Инь, у него обнаружили рак желудка в последней стадии. Оказывается, он болел уже два или три года, но просто не замечал. Когда отца положили на операционный стол, то после разреза хирург тотчас зашил его снова. Вернувшись из больницы, отец обронил лишь одну фразу: «Перед предками позора не оберешься». В течение следующих двадцати с лишним дней отец отказывался от всякого лечения и проводил целые дни в ободранном плетеном кресле. Скрип, который издавало это старое кресло, казался еще более невыносимым, чем стон отца. Старик же, свесив голову, отупело взирал на снующих по улице Циншицзе детишек. Он никак не мог смириться с мыслью, что яркая полная луна в конце концов становится ущербной. День и ночь он повторял лишь одну и ту же фразу, которую произнес после возвращения домой: «Перед предками позора не оберешься». Эти слова и стали его предсмертным заявлением. Он повторил их раз сто.