– А ну, повернись и смотри на меня.
Тубэй послушался, старший брат и отец были и вправду очень похожи, можно сказать, копия друг друга, разве что Тунань выглядел более убедительным, непреклонным и по-отечески строгим. В душе у Тубэя все кипело, набравшись храбрости, он заявил:
– Я уже взрослый человек, могу сам развлекаться.
Тунань на это никак не отреагировал. Он сощурился, отвел подбородок чуть влево и, словно не расслышав, спросил:
– Что ты сказал? Что ты сейчас сказал?
Тубэй опустил глаза и упрямо повторил:
– Не надо беспокоиться обо мне.
Тунань рывком схватил брата за шиворот и притянул к себе:
– Не беспокоиться о тебе? А о ком же мне тогда беспокоиться? Кто же, кроме меня, будет это делать?
Тубэй не рассчитывал на такую яростную реакцию, он стоял, приподнявшись на носки, и ощущал мощное дыхание Тунаня. Тубэй тоже был на взводе, однако он не осмелился дышать паровозом в лицо старшему брату, а вместо этого попытался взять себя в руки. Именно в этот критический момент у Тунаня зазвонил мобильник. Раз за разом телефон испускал монотонный звук, похожий на стон Юхуань, когда в нее вонзался Тубэй, и казался таким же взволнованным и ритмичным. Тунань разжал пальцы, взял трубку и гаркнул «алло». Ему звонила женщина, Тубэй это сразу понял. Разговор по телефону Тунань всегда начинал с обычного «алло», после чего его голос или возвеличивался до характерного гонора, если ему звонил мужчина, или вдруг становился кротким и нежным до неприличия, если звонила женщина. Тунань удалился в спальню, там, скрючившись у кровати, что-то тихонько проворковал, после чего задвинул антенну внутрь телефона. Вернувшись в гостиную, Тунань несколько неубедительно сообщил:
– Появилось одно дело по работе, вернусь поздно.
Уже взявшись за никелированную ручку с обратной стороны входной двери, Тунань вдруг снова оглянулся, сначала посмотрел на портрет отца, а потом на Тубэя. В его взгляде читались некоторое сомнение и сумбур, однако резкий хлопок закрывшейся двери красноречиво продемонстрировал, кто истинный хозяин в этом доме.
Тунань ночью так и не возвратился домой. Тубэй это предвидел. И когда стрелки показали двенадцать, Тубэй утвердился в своих предположениях. Этой ночью творилось что-то совершенно непонятное. Она была тихой, но не умиротворенной. Словно загнанный зверь, Тубэй ходил по комнате, тишина переросла в его внутренний монолог, беззвучный, но сумбурный. Взирая на портрет отца, Тубэй ощутил, как в его собственном теле клокочет сейчас кровь семейства Инь. В этом клокотании чувствовались печаль и безысходность, вынужденное положение и потеря контроля над ситуацией.