Исчезла и общежитская воспитательница: ухаживал долго за ней, а потом в жены взять изволил лысенький, близкий к пенсионному возрасту. Но и тем та была счастлива и послала куда подальше все театры и вернисажи.
Были старожилы, прожившие по двенадцать-пятнадцать лет на одном месте, на одной койке. И уже безо всяких перспектив.
Была дородная Тамара, часто выходившая на кухню курить, – она здесь больше десяти лет. Почему комнату не дают? Дают, она сама не хочет. А что комната? Будешь там один сидеть – подохнешь. Тут хоть народ, поговорить есть с кем, весело. Привыкла.
Была Зина – тихая и будто раз и навсегда чем-то напуганная. Она бесшумно, как тень, скользила по коридору, а когда с ней здоровались, вздрагивала и торопливо отвечала.
Была Людка Медянкина. Той палец в рот не клади – откусит, но и она не смогла найти себя здесь: за семь лет работы накопила деньжат, купила швейную и стиральную машины, телевизор, холодильник, кое-что из тряпок, отправила всё домой и собиралась следом сама.
Была тощая и потрепанная Светка – далеко за тридцатник, но неунывающая, юркая. Появилась в общаге без году неделя, но уже со всеми перезнакомилась, в каждую комнату входила, как в свою.
Случались события.
У кого-то всё белье с веревки сняли; разъяренная потерпевшая с представительницами Совета общежития прочесывали комнаты и рылись в чужих чемоданах. Другая ночью вошла на кухню и застала на месте преступления чревоугодницу, уплетающую ее ветчину из общего холодильника.
Кто-то в комнате устроил драку.
Однажды на пятом этаже отравилась цианистым калием девчонка из гальванического цеха. Она ждала ребенка: через несколько дней должна была состояться свадьба. Накануне пришел жених, принес два чемодана, ничего толком не объяснив. На следующий день явилась милиция за чемоданами: они оказались ворованными. Жениха взяли. Потом на койку, где нашли мертвую невесту с пустым флаконом, долго никого не могли поселить.
И стало страшно Наде, что и ее засосать может эта трясина, и еще острее почувствовала она свою неприкаянность, и еще больше возникло в ней желание бежать отсюда. Но что могла она сделать? Только верить, неистребимо верить, что улыбнется ей ее счастье. Верить в чудо, в свой счастливый случай. И вот ради этого-то случая висело у нее в шкафу дорогое импортное платье, и туфли на высоком каблуке в тумбочке лежали, завернутые в белую бумагу.
Не заладилось что-то в Надиной жизни. А казалось, что начало обещало: ведь было таким хорошим. Теперь будто поселились в ее доме чужие люди и по кусочкам стали отнимать ее дом, пока не отняли совсем. И тускнеть стала понемногу Надина жизнь, блекнуть то сияющее будущее, которое казалось прежде таким обязательным.