1985 г.
1989 г.
Данилушкин человеком был нервным, с тонкой душевной организацией. И очень ранимый. Данилушкин был поэт.
Плохо было Данилушкину, во всём плохо.
Жена его бросила. Жене что? – жене мужик в доме нужен, чтоб зарплату приличную приносил, и вообще… А какая у Данилушкина зарплата, если он институт свой научно-исследовательский бросил, где ничего-то он не исследовал, а только от скуки умирал, – и ночным сторожем работать пошел: чтобы на стихи больше времени тратить. А со стихов приработка не было никакого. Тем более писал Данилушкин совсем не о том, как он Родину свою любит, и просторы ее необъятные не воспевал. Данилушкин и сам толком не знал, любит он Родину или нет. Жена – другое дело; жену Данилушкин очень любил. Не понимала вот только она его, потому и бросила. Если бы понимала – ни за что не бросила бы! А так разменяли они свою двухкомнатную: жена с ребенком и тещей в однокомнатную поехали, а ему комнатушка в коммуналке досталась. Данилушкину поначалу всё равно было, куда его поселят – в коммуналку, так в коммуналку, – в таком душевном состоянии он находился.
Хотел было запить с горя Данилушкин: так, вроде, полагалось. Но не получилось у него ничего с выпивкой: как выпьет, плакать начинал и стихи свои читать. Но тут стихов читать было некому, а поплакивал он теперь и так, без выпивки. К тому же после водки еще хуже, чем прежде становилось.
И по бабам пойти у Данилушкина ни малейшего желания не было: после того, как его жена бросила, отвращение какое-то ко всему женскому полу появилось. И как назло, соседи еще попались – одни бабы, ни одного мужика нормального.
Коридор коммунальный уходил куда-то вдаль, и двери, двери… У Данилушкина с непривычки даже в глазах рябило. «Да сколько же комнат здесь?!» – первое время пугался он. Но, слава богу, оказалось, что одна из дверей принадлежит общей кладовочке, а другая – сортиру. Но не намного от этого стало легче.
Квартира была шумная, горластая, с нравами вольными, базарными. А Данилушкину тишины бы…
В комнате напротив жила кооператорша – с неохватным задом и маленькой головкой, как у динозавра. Сидела в киоске у вокзала, продавала кобр, переплавленных из прошлогодних дракончиков, и шапочки, сшитые из женских рейтуз. Когда Данилушкин осматривал ее в обтягивающих голубых то ли трико, то ли колготках, в которых она беспардонно щеголяла по кухне, его подташнивало. У нее и в будни, и в праздники всегда был кто-нибудь из гостей-кооператоров, и из высококачественной стереоаппаратуры неслось на всю квартиру:
Вояж, воя-яж…