– Я сто раз говорила, не садитесь возле батареи, печет, – отозвалась Салеева, сидевшая на полу у стены.
Она затянулась и сбросила пепел в баночку, которую держала на колене. В пожелтевшей воде плавали разбухшие окурки. Салеева дернула коленом, отваливаясь от стены. Окурки в банке дернулись тоже, тяжело закружили, похожие на полугнилых рыб, отравившихся своими же токсинами.
– Да там не сильно… – сказала Салеева, глядя на плечо Яги, которое та высовывала из воротника кофты.
– Не сильно? – хрипнула Яга. – Волдырь будет.
На ее плече проступила мясного цвета полоска, словно Ягу только что лизнули огненным языком.
– А я думаю, че мне кузнец снится, – сказала Яга, по-прежнему выворачивая шею и принюхиваясь. – Бля, паленым мясом воняет.
– Какой кузнец? – спросила Салеева, возвращаясь к стене.
– С веревочкой, короче, на голове. Мы когда маленькие в школе учились, нас возили в одну деревню, там – кузница. Туда водили. Показывали этого кузнеца. У него такие, блядь, руки, большие… В-в-в… – Яга втянула воздух, – горит уже. Только этого мне не хватало, и так все тело ломит…
– И че кузнец?
– Ниче… Так вспомнила. У меня такие ласты, блядь, выросли в третьем классе. Мать сапожки мне искала. Все, короче, в классе девочки как девочки, в сапожках ходили, у меня, блядь, у одной такие ласты… Мы с матерью по магазинам ходили, тогда ж везде – дефицит. На мою ногу, короче, не было. Еще продавщица, такая борзая, сказала – вы на своего ребеночка во взрослом магазине обувь ищите, у нас в детских таких размеров нет. Мать тогда заплакала еще…
– А че плакать?
– Че. У нее самой сапог нормальных не было. Денег не было. Папа же тогда пил. Он еще знаешь че мне сказал? Я его после этих слов не простила. Сказал, одни ноги у нее растут… И так у меня комплекс был. На всю жизнь запомнила. Мы тогда на Вторчермет переехали. Там лужа эта… блядь, старше меня эта лужа. Мы когда переехали с Космонавтов, лужа уже была. Не обойдешь. Она до самых заборов разливалась, ни с одной стороны не обойдешь. Я, как цапля, блядь, там прыгала на одной ножке. А одно утро, короче, просыпаюсь, снег уже на деревьях лежит. Я, блядь, пошла в эту школу в туфлях. Мать меня провожала, у нее самой на ейном сапоге молния разошлась. А эта лужа, блядь, ее даже снегом не засыпало. Кругом уже такой тонкий снег, он, правда, в обед стаял, я, блядь, в туфлях, а эта лужа – ей хоть бы что. Сколько снега в нее ни навали, она, блядь, все сожрет и стоит вся черная, как будто в нее мазута налили.
– Может, правда налили? – без интереса спросила Салеева.