– Русь! – дико закричал Борис. – Москва!
– Русь! – хрипло подхватили страшнолицые всадники, выхватывая сабли.
– Русь! Москва! – в ужасе завопили горожане, кидаясь кто в храмы, кто в поле за околицу, кто в подвалы и на чердаки.
В клубах серой пыли сотня с протяжными воплями, свистом и ревом, горяча храпящих коней, смела запоздало всполошившихся сторожей и ворвалась в замок.
– Занять восточные ворота!
Русские рассыпались по мощеному двору, разя направо и налево все живое, ворвались в кордегардию, двое рухнули наземь, сраженные мушкетными пулями, но стрелков тотчас достали копьями, – загромыхали по лестницам и узким коридорам…
– Где Курбский?
– В часовне!
– Схизматики, князь! – закричал человек в сутане, тряся бритой головой с полуоторванным ухом и белыми, как у слепого, глазами.
Но было поздно. Серые люди, не слезая с коней, уже вплывали один за другим в часовню, с копьями внаклон, с окровавленными татарскими саблями, разверстые черные рты изрыгали хулу и грозу. Борис и Глеб спрыгнули с коней и стремительно бросились к супостату, замершему у багряно-золотого алтаря, Глеб взмахнул саблей, еще и еще, а затем отсек голову – с уже закатившимися глазами и залитой черной кровью седой бородой. Князь Борис схватил за руку девушку, еще почти девочку, прижавшуюся к стене под иконой, поставил ее рывком на колени, но она вдруг подняла лицо и умоляюще посмотрела на него бездонными жидовскими глазами, и этот взгляд поймал и Глеб, прятавший голову князя Курбского в кожаный мешок, который один из всадников приторочил к его седлу…
Воины действовали быстро, решительно и умело. Пока они добивали княжескую челядь и обкладывали замковые покои соломой и хворостом, Глеб быстрым шагом обошел помещения. В кабинете Курбского внимание его привлекло медное колесо величиною с ангельский нимб – оно безостановочно вращалось, колебля током воздуха зажженные свечи, чей свет тонул в янтаре и пурпуре заката.
– Рейтары, – доложил сивоусый сотник, не повышая голоса. – По наши души.
Схватив со стола медное колесо и опрокинув подсвечник на стол, крытый рытым бархатом и усыпанный бумагами, Глеб бросился вон из покоев Курбского, уже подожженных дружинниками.
– Она-то нам зачем? – хмуро спросил он, взлетая в седло и стараясь не встречаться взглядом с братом, за спиною которого сидела с закрытыми глазами девушка.
– Не нам, – сказал Борис. – Мне.
– С Богом! – сказал Глеб, пуская коня в галоп.
Они помчались на восток – впереди ощерившийся тяжелыми копьями дозор, за ним братья Осорьины, чуть отстав – арьергард, сыпавший из мешков железные колючки для копыт рейтарских коней.