«Коренной вопрос революции — вопрос о власти».
В стране, несколькими месяцами спустя расколотой жесточайшей гражданской войной, октябрьский переворот не встретил серьезного сопротивления. Это означает, что лозунги большевиков допускали многозначное толкование, то есть, воспринимаясь по-разному, они устраивали почти всех.
И прежде всего: сложнейшие понятия типа диктатуры пролетариата, обобществления средств производства, социализма, коммунизма понимались образованной верхушкой партии иначе, чем деклассированными войной и революцией элементами, которые составляли ее социальную опору.
Ленин осознал это вскоре после начала гражданской войны, когда выяснилось — для него неожиданно, — что царскую бюрократию заменила партийная, едва ли не худшая, а страна захлебывается в насилии.
Отдать власть партия не пожелала.
Поделиться ею — тоже.
«…у Кольца Всевластия может быть только один хозяин, поэтому не надо говорить „мы“.»
Меня смешат время от времени вспыхивающие споры об альтернативе сталинизму. Иерархически организованная партия внеэкономическими методами управляла страной; эгалитаризм стал базой общественного сознания, проклятие Кольца породило нетолерантность, которую выдавали за партийную дисциплину… Пресловутый НЭП не имел корней ни в низовых звеньях ВКП(б), ни в народе, ни в среде интеллигенции и держался только авторитетом Ленина. (Простейшее доказательство: в русскоязычной литературе тех лет отсутствует положительный образ нэпмана.) А разве сейчас — после семидесяти тяжелых лет — идея новой экспроприации не найдет поддержки? Лозунг «Долой спекуляцию под видом кооперации» не выражает мнения большинства? Экстраординарные меры против преступности — для начала — не встретят всенародного одобрения?
Так мог ли он не случиться — Генеральный секретарь, коммунист Иосиф Сталин?
Впрочем, не так все просто.
Существует нелинейный эффект, не учитываемый классическим марксизмом и ярко проявляющийся в переломные моменты исторического развития — обратное влияние надстройки на базис, общественного сознания на бытие. Молодые люди, которые в середине двадцатых пришли на рабфаки и в университеты, были бесконечно и бескорыстно преданы делу революции. Они мечтали построить социализм, они учились и волей-неволей стали кое-что понимать. Партийные лозунги звучали для них так же, как для Ленина.
Эта социальная группа не преуспела в теории, но успела создать в стране «революционную фантастику». В условиях недостаточной разработанности модели социализма, фантасты двадцатых стали разведчиками, призванными предупредить общество о грозящих ему опасностях.