Голос мадам Пеннек обрел звучность и твердость. Дюпен достал блокнот.
– Вы уверены, что она знает о картине?
– Нет, нет, точно я этого не знаю. Я не должна. Не имею права так говорить.
– Что вы можете сказать о сводном брате Пьера-Луи Пеннека, об Андре Пеннеке? Знал ли он о существовании картины?
– Мой муж был в этом уверен. Андре Пеннеку о картине рассказал еще отец Пьера-Луи. Он сам однажды об этом сказал. Да и как могло быть иначе – ведь это была семейная тайна.
Дюпену очень хотелось сказать, что расследование бы продвигалось быстрее, если бы он узнал о картине сразу после убийства Пьера-Луи Пеннека – это бы дало в руки следствия мотив. Сколько времени было потеряно из-за глупой скрытности. Мало того, возможно, что и муж Катрин Пеннек остался жив, если бы кто-нибудь рассказал Дюпену о картине. Но что толку теперь жалеть об этом?
– Что вы можете сказать о господине Бовуа?
– О, этот хуже всех. Мой свекор был просто глупец, что не видел насквозь этого проходимца. Он…
Она осеклась на полуслове.
– Я слушаю вас.
– Он фанфарон, хвастун. Этот его смехотворный музей! Он совершенно пустоголовый тип. Сколько денег выманил он у Пьера-Луи на какие-то никому не нужные ремонты. Музей! Третьесортное, провинциальное заведение, таким оно и останется.
После этой вспышки мадам Пеннек окончательно сникла.
– Да, теперь мне уже и в самом деле пора оставить вас в покое.
Мадам Пеннек тяжело вздохнула.
– Надеюсь, вы скоро выясните, что случилось с моим мужем. Конечно, ему это уже не поможет, но мне станет легче.
– Я тоже от души на это надеюсь, мадам Пеннек, уверяю вас.
Катрин Пеннек сделала попытку встать.
– Нет, нет, сидите, прошу вас. Я сам найду выход.
Было видно, что мадам Пеннек неприятно такое предложение, но она его приняла.
– Спасибо.
– Если вам потребуется помощь или вы вдруг вспомните что-то важное, то немедленно звоните. У вас есть мой номер.
Дюпен встал.
– Спасибо, господин комиссар.
– До свидания, мадам.
Дюпен быстрым шагом вышел из полутемной комнаты.
Выйдя на улицу, Дюпен с удовольствием подставил лицо теплым солнечным лучам. Небо сияло светлой синевой, от облаков не осталось и следа. Дюпен, несмотря на то что прожил в Бретани почти три года, не уставал удивляться столь резким переменам погоды. Это был настоящий спектакль. День, начавшийся с безоблачного летнего утра, обещающего великолепную погоду, мог неожиданно омрачиться поистине осенним дождем и холодным ветром, и можно было держать пари, что эта погода продержится долго, и так же неожиданно его проиграть. Каждый раз казалось, что погода устанавливается навсегда. Дюпену иногда даже казалось, что только здесь, в Бретани, он по-настоящему понял, что такое погода. Неудивительно, что переменчивая и капризная погода была постоянной темой разговоров. Теперь Дюпен не удивлялся поразительной способности местных жителей предсказывать погоду; за тысячи лет кельты приобрели большой навык в этом искусстве. Дюпен и сам начал в нем практиковаться, оно, можно сказать, стало его хобби (правда, его успехи пока впечатляли только его самого).