– Им, – Слон неопределенно помахал рукой. – Большому, который спросил. И еще тому, который рядом стоял, ему – тоже. Нельзя было? Они не обиделись.
Незабудковый взгляд Слона устремился к Сиамцу, палец потянулся в рот.
– Нельзя было, да?
Сиамец вздохнул.
– Сильно досталось? – спросил он Кузнечика.
– Нет, – Кузнечик подошел к Вонючке и подставил ему карман. – Достань. Я тут кое-что записал для твоих писем. Чтобы ты упомянул.
Вонючка рванул карман, выхватил бумажку и завертел в руках, внюхиваясь в написанное.
– Ого, – сказал он. – Ничего себе… Думаешь, нам это пригодится в хозяйстве?
Горбач спустился со своей кровати, взял у Вонючки листок и тоже прочел.
– Дирижабль? Что это значит?
– Я, конечно, могу написать, что бедный парализованный малютка хочет заняться воздухоплаванием, – мечтательно протянул Вонючка. – Мне не трудно. Но правильно ли это поймут?
– Это название песни, – перебил Кузнечик. – Или группы.
Сам не понял. Если, конечно, Гиббон не пошутил.
– Выясним, – Вонючка спрятал листок. – И напишем.
Слон тяжело протопал по журнальным обрезкам и остановился рядом с Кузнечиком.
– Я тоже хочу корону, – прохныкал он. – С зубчиками. Как у него. – Слон показал на Красавицу.
Вонючка протянул ему свою.
Слон спрятал ладони за спину:
– Нет! Как у него. Красивую!
Горбач снял корону с Красавицы и нахлобучил на Слона. Чтобы она не упала, ему пришлось ее приплюснуть. Сияющий Слон отошел от него, держась очень прямо.
– Обошлось без рева, – обрадовался Горбач. – Повезло.
Сев на свою кровать, Слон осторожно ощупал голову.
– Это крик Хворобья! – громко выдохнул он
И на сторону сплюнул от сглазу.
Льюис Кэррол. Охота на Снарка
Вторники – меняльные дни. После Помпея я не был на первом. Как-то меня перестал привлекать этот этаж. Можно назвать это трусостью, но на самом деле это выжидание. Есть плохие места и есть временно плохие места. Временную «худость» можно переждать. Я думаю об этом все утро. О том, как соскучился по меняльным делам и что времени после Помпея прошло достаточно, чтобы первому перестать быть плохим местом.
И вот после уроков я разбираю свое хозяйство. Все, что в мешках и в коробках. Ничего путного не нахожу, может, оттого, что давно не менялся. Когда отрываешься от этого дела надолго, теряется нюх на спрос. Роюсь в самых дальних залежах и натыкаюсь на позабытый фонарик с голой теткой. Ручка в виде нее, которую полагается держать за талию. Гнусная штука. Совсем слегка облупленная. Я ее беру. Потом становится стыдно такого убожества и набираю еще по три связки бус. Из ореховых скорлупок, финиковых косточек и кофейных зерен. Их немного жалко, но всегда можно сделать еще, если знаешь как. Увязываю все в узелок. Совсем маленький.