Я уселась на диван рядом с ней, всё ещё довольно-таки беззаботно помахивая ногой, а она спросила, внимательно глядя мне в глаза:
– Доча, у тебя месячные давно были?
У меня от такого вопроса глаза просто-таки округлись. Нет, конечно, мы с ней обсуждали иногда такие вопросы, но чтобы вот так, в лоб…
– Н-н-не п-помню, – выдавила я и поняла по выражению её лица, что она подозревает что-то гадкое.
Потом до меня дошло, что она подумала.
– Свихнулась?! Я – девственница! – проорала я и, пытаясь удержать неожиданно брызнувшие слезы, ринулась в свою комнату, закрыв щеколду.
Вот там-то почему-то мне и вспомнилась та кладовка. И то, как мы целовались с Машкой.
Ну, целовались! И что теперь? В конце-то концов, я уже не ребенок и понимаю, что ОТ ЭТОГО детей не бывает!
…Большего ужаса, чем гинекологическое кресло, человечество пока не придумало: сидишь в абсолютно беспомощной позе, бесстыдно раскинув ноги, а в это время какая-то абсолютно мерзопакостная тётка копается при этом прямо В ТЕБЕ. Силясь не заорать от ужаса, я прокусила себе губу.
А самое мерзкое оказалось в том, что эта гадина НЕ НАШЛА у меня никакой девственности, зато обнаружила беременность. Ой, мамочки! Я твердо решила повеситься!
…Аборта не помню абсолютно, потому что вкололи какую-то гадость, после которой у меня неделю ехала крыша. Я ходила бледной тенью и все время плакала: казалось, будто из меня удалили половину кишок. Даже то, что меня сразу же после этого увезли на юг, поначалу не радовало. Разве что море. Оно старательно вылизывало мои раны, и через пару недель я немного ожила. Даже начала разговаривать с мамой. Даже смеяться.
Все постепенно прошло, как страшный сон.
Год спустя я совершенно случайно узнала, что Машка родила сына.
И еще 30 лет мне понадобилось, чтобы понять, что мы с ней отправили sms-ку Богу.
История эта произошла со мной в те времена, когда увидеть цвет трусиков незнакомой девушки было достижением, а не обыденностью летней прогулки по городу, а сотовые телефоны не были палочкой-выручалочкой в экстремальных ситуациях по причине полного их отсутствия…
…Когда мотор, пофыркав, заглох, лицо водилы, доселе неизмеримо самоуверенное, как и у всех северных водил, исказилось. Температура за бортом нашего огромного лесовоза была около минус 40 по Цельсию, и мирок кабины, который доселе представлял собой маленький тёплый оазис в безбрежном море заиндевелой от холода тайги, грозил в считанные минуты превратиться в покрытую инеем здоровенную консервную банку, где мы будем морожеными сардинами.
Выругавшись, водила полез колупаться в моторе, а я впервые в жизни попытался вспомнить: «Господи! Иже еси…», но вместо молитвы с моих губ срывались проклятия. И все они – по поводу ножа. Огромного и очень красивого ножа, который висел у меня на поясе. Именно из-за него, окаянного, я здесь оказался!