– Инга, – показала Астра на женщину в черном. – Видишь? Вон там, сбоку. Она опоздала и проскользнула незамеченной. Пришла все-таки.
Инга слегка повернула голову в сторону Александрины и наблюдала за той из-под вуали. Беспутная красавица, поглощенная своими мыслями и снедаемая беспокойством, не обращала внимания ни на что, кроме художника и его картины, вернее пустой рамы.
Игорь ведет себя так, словно все идет по плану: презентация состоялась, с его картиной ничего не случилось, и вообще, он по-прежнему гений, кумир и важная персона. Он помешался! Мелькнувшую было жалость к художнику вытеснил острый приступ ненависти. А вдруг ему опять удалось оставить ее в дураках?
– Я не позволю тебе торжествовать, – закипая яростью, шептала Санди. – На сей раз нет!
– Дорогой друг, – громко произнес Домнин и тепло приобнял Феофана за плечи, тем самым приковывая к себе внимание публики. – Благодарю за высокую оценку моих способностей. Вынужден огорчить и тебя, и всех собравшихся здесь почитателей моего творчества: моя кисть недостаточно искусна, а краски уступают палитре богов по чистоте тона, блеску и богатству оттенков…
Маслов почувствовал подвох, но продолжал улыбаться и делать восхищенно-заинтересованный вид.
– …посему моя возвышенная мечта запечатлеть на холсте лик вселенной пока не осуществилась! – закончил свою мысль художник. – Но собрать вас только для того, чтобы показать пустую раму, я бы не рискнул. Это была всего лишь попытка живописца признать первенство божественного перед человеческим.
В зале раздались шепот и хихиканье. Маслов сконфузился, втянул голову в плечи, его лысина багровела, как переспелый помидор.
Астра оглянулась на Санди, та, казалось, вот-вот упадет в обморок. Матвей сопроводил ее взгляд, тихонько сказал:
– Мадам, вероятно, страдает от головной боли… Она бледна, как русалка.
– Но я все же осмелюсь представить на ваш суд свое лучшее произведение! – провозгласил Домнин. – Ничего более совершенного я не создавал…
«…и не создам, – едва не сорвалось с его языка. А в уме возник навязчивый вопрос: Когда ты умрешь? Отгадай!»
Он сложил руки на груди и замер. Юноши в коротких туниках, изображавшие Эротов, давно внесли в зал с другой стороны и установили на возвышении – точной копии того, на котором все началось, – картину в такой же раме, как и первая. Люди просто не заметили, как это произошло: их внимание, не сговариваясь, классически отвлекли художник и скульптор.
Эроты поднесли к губам два рога, стилизованных под раковины, и затрубили.
– Прошу обернуться, господа! – воскликнул Домнин, враз преобразившись из флегматика и философа в пылкого и страстного мужчину. – И приветствовать «Обнаженную Маху»!