– Два… нет, три…
– Ну, вот… однажды она потеряет сознание и больше не придет в себя…
– И сколько ты ей даешь? – спросил Мирон.
– Здесь угадать невозможно, это может случиться и через неделю или две, а может и через месяц. В любом случае отмерено ей плачевно мало.
– Она об этом знает? – спросил я.
– Дело в том, что я дал ей другую выписку, в которой нет ни слова об опухоли. Настоящий диагноз получила на руки ее мама. Не знаю, каким образом это прочитала Марьяна… Она пришла ко мне, сунула под нос диагноз и заставила все ей объяснить.
– И вы ей сказали, что надежды нет?
– Я так не мог сказать. Объяснил ей, что бывают случаи, когда с такой опухолью люди жили долгие годы. Но она сразу поставила меня на место. Оказывается, прежде, чем прийти ко мне, она провела день в медицинской библиотеке. Так что… была достаточно информированной… ее интересовало лишь одно: не поздно ли оперировать. Тогда я предложил ей лечь на новое обследование. На девяносто девять процентов я был уверен, что операция уже ничего не даст, и все же хотелось абсолютной определенности.
– Когда это было? Когда вы обнаружили опухоль? – спросил я.
– В феврале.
В феврале я получил первое письмо от Марьяны. Мне стало не по себе, я не мог овладеть собой, и, когда Мирон подал мне рюмку коньяка, я вмиг опрокинул ее.
– А когда она легла к вам?
– В апреле. Она пролежала у нас две недели, я показал ее еще нескольким специалистам, даже выслал ее данные знакомому коллеге в Австрию. Но ответ отовсюду был неутешительный: поздно. Если бы родители хватились раньше и операция была сделана в детстве, она была бы спасена. Но Марьяна росла в неблагополучной семье… Отец их бросил, а мать… мать у нее алкоголичка… ее воспитывала и содержала бабушка. Недавно бабушка умерла.
– Она рассказывала мне об отце-профессоре и матери-враче.
– Отец-профессор… – Ростислав горько улыбнулся, – отец ее был простой каменщик. Мать – швея… в периоды запоев часто избивала дочку, и она каждый раз сбегала к своей бабушке, а затем стала у нее жить. Где-то там, на Майоровке, стоит маленькая, вросшая в землю допотопная хатка, которую чудом не снесли при застройке. В ней Марьяна и живет. Одна. Бабуля умерла и оставила ей какие-то небольшие сбережения да горсточку разных золотых мелочей. Если мерить на глаз, было у нее того добра эдак долларов на двести. Марьяна принесла мне те побрякушки, высыпала на стол и спросила, хватит ли на операцию. Но что я мог ей ответить? Я мог сказать, что не хватит и всех сокровищ мира, но вместо этого лишь покачал головой.
– То есть вы оставили ей надежду на то, что операция вообще возможна, если бы раздобыть средства?