– Дай бутылку. – Он снова сделал глоток, закрыл глаза, задумался, сделал еще один глоток и сказал:
– А помнишь, как мы здесь устроили купель при свечах?
– Увы, с кретинами.
– Ну и что? Зато позабавились.
Он снова отдал мне ледяную бутылку, и я положил ее в траву.
– Слушай, – окликнул я Грицка, – а почему ты появлялся только в тех случаях, когда я бывал здесь с Марьяной? Почему тебя не было, когда я приходил на остров с другими девушками?
– А ты не понял?
– Нет.
– Жаль. Ведь я появляюсь лишь тогда, когда вижу, что ты есть ты, а не жалкая подделка. С Марьяной ты хоть и лукавил, но все же пытался погрузиться в собственное Я, осознать себя, ты тогда ДУМАЛ, размышлял, ты боролся со своими чувствами, взвешивал, как поступить… Ну, а когда ты с другими, то напоминаешь мне пузырь на воде, плывущий по течению, мне тогда неинтересно общаться с тобой. Хотя это вовсе не значит, что я не наблюдал со стороны. Я смотрел и думал: какая же суета сует…
– Кто бы говорил…
– Но я все же постиг это.
– Ценой смерти?
– Пускай и так. Я видел, как ты немилосердно убиваешь ВРЕМЯ, думая, очевидно, что все еще впереди, и даже не подозревая, что это не так, что все уже позади. Зачем тебе все эти девушки на выданье? Разве ты любишь их?
– Нет, – ответил я, не задумываясь.
– Так почему же не оставишь?
– Не могу.
– Как это не можешь? Возьми и оставь.
– Мне с ними хорошо.
– Тебе со всеми хорошо.
– Но эти нравятся мне больше.
– Ты просто бугай. Ты имеешь их как телок, и в этом смысл твоего существования.
– Не только. Есть еще литература.
– Литература? Да ты и пишешь только лишь для того, чтобы тобой восхищались, увлекались, а затем и отдавались. Ты пишешь для случки, для того, чтобы их поиметь.
– Я пишу для того, чтобы их поиметь?
– А ты сам рассуди. Поразмышляй. И непременно придешь к этому выводу.
– Я пишу для того, чтобы их поиметь, – повторил я, перебирая в уме, что я написал не для случки, а для вечности. Фактически – все. Хотя… не скажешь ведь, что оно не споспешествовало и моим любовным играм. Это все взаимосвязано. Но ведь и того не скажешь, что писание побуждалось жаждой сладострастных утех.
– Когда я встречу ее и перевезу на тот берег, – сказал Грицко, – то знаешь, что ей скажу? Я скажу ей: не держи на него зла. В конце концов, он поступил, как обычный мужик: он хотел тебя трахнуть и трахнул, а какой ценой – уже несущественно. Ты хотела его обмануть, да не вышло, это он обморочил тебя. А впрочем… – Он выпрямился и взмахнул веслом, лодка уже отчалила от берега и снова уплыла в туман… – …впрочем, зачем я буду все это ей говорить? Ты сам ей это расскажешь… когда-нибудь… позже… сам… – Голос его дрожал во мгле, а Грицко уже исчез, растворился в тумане, и только легкие волны льнули к берегу, поглаживали траву… – сам ей и расскажешь…