В «Вавилоне», как всегда, висел клочьями сизый табачный дым, еле заметно покачиваясь в одном ритме с приглушенным гулом разговоров и ненавязчивой музыкой. Я сидел за столиком в обществе бутылки шампанского. Она у меня была вторая, я у нее – первый. Люблю быть первым. В голове уже растекалась сладкая благодать, все, чего я желал в этот вечер, – напиться и свалить домой. Ничто не могло мне в этом помешать. Правда, оставалась еще вероятность, что в «Вавилон» нагрянет Олюсь, но, насколько мне известно, он в это время гнал на Москву очередную угнанную для продажи машину. Сам он не воровал, но занимался перегоном, находясь в доле с бригадой Мухи. Одной-двух машин вполне хватало, чтобы жить затем целый месяц безбедно.
Домой идти не хотелось. В конце концов, там меня ожидало бы то же самое – попивать вино и вести с собой душеспасительные беседы, чтобы затем предпринять очередную попытку написать шедевр с бодуна. Вы никогда не пробовали сочинять под газом или с похмелья? Нет? Так и не пытайтесь. Получится сплошная фигня. Хотя в момент вдохновенного бумагомарательства вам непременно покажется, что из-под вашего пера рождается подлинный шедевр, и последнее, что забрезжит в вашем потускневшем сознании перед отходом ко сну: ба, а все же я талант! Утром ваш диагноз изменится, даже не сомневайтесь, а рожденный в винном чаду шедевр упокоится в мусорной корзине. Куда балдежнее коротать время в баре. Забиваешься в отдаленный уголок и оттуда, из уютного полумрака, опершись плечом о стену, закинув ногу за ногу, обозреваешь зал, скользя взглядом от столика к столику, или предаешься тупому созерцанию какого-то пятнышка на столе, почему-то напоминающего тебе сову, и размышляешь обо всем сразу и ни о чем конкретно. А можешь отслеживать то и дело промелькивающее перед тобой девичье прекрасножопие – отличное занятие для скучающих мужчин.
Сидеть под кайфом и ничего не делать – это действительно приятно, и желательно при этом ни о чем не думать, выбросить прочь все мысли, разогнать, словно надоедливых мух, все слова, мелькающие в голове, остаться с сознанием младенца: чистым и прозрачным, не оформленным в слова, а лишь облаченным в расплывающиеся звуки, краски и запахи, ощущая наслаждение от этого дурманящего сумеречного состояния. Я вспомнил, что уже переживал такой период, когда целые вечера просиживал в баре. Это было в 1979 году. Я тогда нигде не работал, но регулярно по воскресеньям навещал книжный базар, где проворачивал кое-какие сделки: покупал, продавал, перепродавал, и вырученных денег вполне хватало на то, чтобы скоротать вечерок в баре за графинчиком сухого вина. Иногда, захмелев, я шарил глазами по залу, брал на мушку приглянувшуюся телку и приглашал на танец, вечер заканчивался у меня дома. В этот раз я никого снимать не собирался, просто не было желания идти домой, где меня никто не ждет, где глухо и пусто, мрак и печаль. Время от времени кто-то со мной здоровался, бросал несколько слов или спрашивал, не жду ли кого, я утвердительно кивал, зная, что в ином случае обязательно найдется желающий подсесть ко мне, отвлечь своими беседами, а я часто люблю за вином помолчать.